«…Я сбежала в страхе и панике, захлебнувшись твоим светом… Нам нужно расстаться, необходимо, ибо ты женат, но нам нельзя расставаться, вот в чем дело! Все говорит за то, что мы встретились не просто так. Расстаться — значит рубить верхушку дерева Судьбы. А не боковые его ветви. (Дерево будет расти и с отрубленной верхушкой, изогнется — и будет расти дальше, но прежней, могущей быть высоты не достигнет, к тому же будет кривое.) Мы оба — судьбинные существа друг для друга, учителя, ученики, помощники, спутники на высших дорогах тех. Нельзя рвать…» Агни писала, и вдруг сами собой начинали выпадать из ее речи знаки препинания, как в авангардистской прозе, хотя она никогда не была любителем авангардистской прозы — просто свет, тепло, благодарность исходили из нее единым потоком, не дробясь на абзацы и фразы, — «…это больше чем отношения между мужчиной и женщиной больше чем вообще отношения больше и потому не страшно но как объяснить слова ничто музыкой бы объясняться с тобой ненаглядная моя бесконечная судьба балда обезьяна господи мы такие разные почти антиподы но высоко-высоко наступает слияние и при любом нашем столкновении несогласии стычке нужно только поднять глаза вверх…»
«Ты действительно другая, и я никогда не думал, что чувство Другого может быть настолько прекрасно и обнажено. Не сердись, когда я дразню тебя: мои литературные вкусы и пристрастия — все-таки нечто внешнее по отношению к человеческому теплу. Думаю, что и у тебя тоже. С какой-то точки нашей близости, с нашего высокого — без кавычек — родства — все это шелуха, помойка на заднем дворе, куда я смотрел сегодня утром, когда варил кофе: там были бочки, много беспорядочно сваленных в кучу бочонков — наверное, из-под соленых огурцов. Или другого гнилья, до которого нет дела нам… В последние несколько лет я словно остановился. До этого — плыл, рвался, спешил, и вот — родная гавань, тихая вода прилива, финиш, тепло гниющих снастей… До встречи с тобой, моя милая. Сейчас я опять возвращаюсь к прежнему состоянию, напрягаясь и цепенея, как зверь перед прыжком. Нет, не случайно встретились мы. В тебе есть тоже что-то „звериное“, заставляющее рваться вперед. Двигаться прыжками — то застывая неподвижно на месте, то живой дугой прянув в воздух… Тоскую о тебе. Думаю и вспоминаю, и, даже когда не думаю, все равно помню, Конечно, состояние, мало похожее на счастье. Что значит: „Любящий разлукой счастлив?“ Кто это сказал? М. б., я сам придумал сейчас, м. б., вспомнил — не знаю откуда. Творчество тем для меня и замечательно, что иногда я могу повторять чужие слова, поражаясь их „своему“ звучанию, — и это состояние куда более высокое и радостное, нежели, тщась оставить на „стеклах вечности“ свой пыльный росчерк, придумывать что-то свое, из себя, из ничто — в ничто. Из света в сумрак переход. Зачем, если свет кругом нас. Только зажмуривайся… Целую тебя и вижу лицо твое — раскрывшееся, когда как-то дивно расширяются глаза — и тень улыбки, еще не сама улыбка, но ее пред-существование, и я не знаю, улыбнешься ты или погасишь улыбку, станешь серьезной, сосредоточенной и притянешь мою голову к себе…»
