—— Подумать только, я комсомолка, а покрываю мошенничество!
Свояченица ГПОТа загоралась как маков цвет и отпирала буфет. Дело могло кончиться диабетом, но первыми, под натиском очередной порции грильяжа, не выдержали зубы. Два дня несчастная пролежала с замотанной щекой, на третий — боль пересилила страх, и отвага не осталась без награды. Дантист оказался маленьким суетливым брюнетом, с тонкими и быстрыми волосатыми пальцами, чёрными навыкате глазами и точно таким же, как у Фаины, носом. И пусть он не стремился ни в аэроклуб, ни в ледовую экспедицию, зато был неженат. Подруга ещё только раз посетила Лидочку вместе с наречённым и то на минутку. Влюблённые взяли коробку «Идеала» (они торопились к родственникам дантиста) и больше Лидочка их не видела. Сразу после ЗАГСа Фая бросила курсы. А наученная горьким (если это слово тут уместно) опытом, Лидочка не спешила заводить новых подруг, тем более поверять кому-либо свои секреты.
* * *
Итак, для воплощения в жизнь наполеоновских планов оставалось всего — ничего, выйти замуж. Лидочка так спешила, что даже воспользовалась общественным транспортом. Да, именно! И бублик без скидки ЦРК, и две остановки на трамвае, ни в ливень, ни в слякоть, и при восьмирублёвой стипендии! Но день и правда выдался особенный, а то, что случилось далее, лишь убедительное тому подтверждение, пускай и походило скорее на горячечный кошмар. Причём, девушка не сразу заметила неладное. В самый момент катастрофы она смотрела в окно на своего губошлёпа-изобретателя, как раз пересекавшего площадь «Всеобщего равенства трудящихся».
Пропуская вагон, инженер сбавил шаг. Глаза молодых людей встретились. Кажется, Лидочка махнула перчаткой, или перчатки уже не было… Так или иначе, её радостный жест не получил ответа. Вместо этого, инженер стащил с носа очки, сунув их, почему-то, мимо нагрудного кармана. Затем, ухватив обеими руками за кепку, как-то странно присел, словно над ним, на бреющем полёте, пронёсся аэроплан и, выкрикнув заграничное женское имя «Эврика», опрометью сиганул назад через площадь. Девушка проводила его изумлённым взглядом, непреминув всё же отметить, хоть и непроизвольно, что высокому «дяденьке» справа недавно ставили банки… «Мамочки! — догадавшись, что это обморок, она томно прикрыла светлые ресницы. — Мне мерещится, что кругом голые. И я, вся как в витрине …»
— Как в витрине?! — сердце Лидочки оборвалось. Но тут и в вагоне поднялась суматоха. Какая-то толстуха рядом начала со стоном сползать по поручню, оседая широким и рыхлым, как у ватного снеговика, задом. Ополоумевший кондуктор рванул верёвку звонка. Трамвай стал.
