Нэсрин шла вперед, и перед ее мысленным взором оживали детские годы Ибрагима, неотделимые от ее собственных. Воображение ее так разыгралось, что она шла и представляла себя сейчас вместе с ним на пустыре, полном заросших травой рвов и ям. Ах, как любили они детьми перепрыгивать через эти рвы и ямы! Порой Ибрагим наматывал на руку концы ее длинных кос, как поводья коня, и с криком: "Ну, Черноглазка, пошла!" скакал за ней. Девочка неслась по пустырю вскачь, подражая саврасой кобыле дяди Сафи, и издавала на ходу ржание. Самой лучшей игрой у них тогда были эти "лошадки"! В те времена сердца их бились в унисон. В те далекие годы Ибрагим составлял с ней единое целое, как составляет он теперь единое целое со своим богом. Эти косы, эти бьющиеся в такт сердца, этот общий - шаг в шаг - бег привязали их друг к другу. Причем привязали так, что ни Нэсрин, ни Ибрагиму уже не вырваться. Изначально загоревшийся огонек не хотел, не мог затухнуть. Но ведь если бы даже купец Гаджи не сказал ни слова, если бы не возражали и матери - все равно, достаточно было одного жеста палача Меджида, чтобы их оторвали друг от друга и уничтожили. Да и эта разлука сама по себе уже означала их уничтожение... Нэсрин вдруг почудилось злобное лицо отца; с болью в сердце вернулась она в сегодняшний день от того невозвратного времени, от милых игр их детских лет, из дней, когда она на дне какой-нибудь ямы разводила огонь и в разъедающем глаза дыму щепок "варила вкусный обед" для Ибрагима. А вот теперь она, лишь представится возможность, со слезами на глазах спешила в конец рыночной площади, где собирались дервиши. Сюда приходили в сопровождении рабов знатные госпожи из тех, что имели заветные желания, или же те, чьи желания счастливо исполнились. Они приносили дервишам милостыню. Нэсрин тоже присоединялась к этим госпожам, приносящим милостыню во имя исполнения желаний, и лишь поплотнее закутывалась в чадру, чтобы случайно не попасться на глаза отцу, заготавливающему на рынке провизию и фураж для войска, да еще надсмотрщику Исрафилу - брату-близнецу Ибрагима.
Каждый раз, когда она приходила на это место, Нэсрин испытывала странный интерес к группе дервишей, разместившейся несколько поодаль в стороне от базарного шума и гомона. Отец ее почему-то был очень зол на этих дервишей. "Все они ненормальные, - говорил он, - не подчиняются ни религии, ни султану. Все они - рабы Али, удалились от четырех святых халифов, поклоняются только одному имаму Али, обращают лица не в сторону святой Мекки, а в сторону Ардебиля".
