Дорогие начальники! Все, что сейчас скажу, предназначено только для вас, потому что все остальные все это и так знают.
Котлы. Могут. Работать. Только. Тогда. Когда. Через них. Проходит. Расчетное. Количество. Воды.
А при меньшем количестве воды они выходят из строя, беременные бармалеи!
А если вы приказываете в каюты матросам горячую воду не подавать, все болезни Америго Веспучи, а подавать только в вашу каюту, то котел не просто выходит из строя, он взрывается, как дохлый аллигатор с озера Титикака, и обломки его очень долго летают по воздуху.
Фу, барабаны! Больше не могу.
Вся автоматика встала, как уже говорилось, только раком, и испортилось все, что только могло испортиться.
А потом они заверещали:
– У нас еще не кончился гарантийный ремонт! Вот! Пусть теперь нам финны все отремонтируют! Кто у нас знает финский язык?
Ну, естественно, финский язык знал только я.
Я думал, я поседею над этими ремонтными ведомостями, покроюсь коростой и стигматами от нервного истощения, но в конце концов я эту финскую поэму родил. «Хей-я! Вот оно, выпадение кисты архиепископа!» – как говорят в таких случаях на островах Папуа Новой Гвинеи и закалывают по этому поводу свинью, а потом вождь, разжевав самый сладкий кусок, вкладывает его глубоко в рот самому почетному гостю на этом празднике жизни.
Для согласования работ приехал финн.
Папа этого проекта.
– Я, – сказал он, – папа этого проекта.
А наших налетело – в колонну по одному никогда не выровнять: плешивые, паршивые, линялые, все в каких-то лишаях и родинках, и пахнет от них как от стойла для зебр, особенно когда волнуются (не зебры, конечно), а называются наши: «замы», «замы по тех» и «по этих», «помы», «начи» и прочая, и прочая, словом, все первые и у всех пауки на погонах. Даже с Камчатки один прискакал, красивый, как бивни мамонта.
Финн их спрашивает:
– А вы кто?
– А мы, – говорят ему, – ответственные по этому проекту замы, помы…
– Понятно, – говорит финн, – я буду говорить только с командиром, механиком и тем, кто составлял ведомость. Остальные мне (на хер финский) не нужны. Так что не обессудьте.
В общем, все вон.
И остались мы вчетвером – остальных за дверь.
Они там стояли, никуда не расходясь, и ушами шевелили, как слоны перед случкой, и изредка самый нервный слон прикладывал свое щербатое ухо к переборке и говорил остальным:
– Они там хотят., это., как это., вот это..
А что это-то, калека припадочная, кость ирландская?
Он услышал про «это» только сейчас, но от волнения даже повторить не смог.
