Чуркина вмертвую валялась на кушетке. Экзамен она сдала на пятерку, в ознаменование чего торжественно пообещала выпить не менее одной бутылки водки. И, несомненно, сдержала слово. Как только доехала, не понимаю. Когда мы уже собрались расходиться, стали обсуждать, что с ней делать. Главком заявил, что он сейчас уезжает на дачу. Уже собирались погрузить ее на такси и доставить ко мне домой, поскольку волочь ее такую обратно в общежитие было все же опасно. Но в это время она очнулась и встала. Видимо, расслышала наш разговор и не захотела принимать от меня такой услуги. Была ужасно бледная и шаталась, но не как пьяная, а как больная.
Кроме того - договорился с Олегом насчет Галича. В отношении перезаписи Галича. В понедельник. Галича у него фигова туча. Хоть жопой ешь у него Галича.
По поводу майского снега (Пятый фрагмент второй редакции)
…Уезжая из общежития, Колька был уже совсем косой. Мы долго стояли, ожидая лифта, и он сперва вышагивал и скакал по коридору взад-вперед, как козел, а затем, утомившись, уселся возле дверей лифта на корточки и уткнул голову в колени. Но по первому этажу, где сидят вахтеры, Колька шел вполне прилично, не шатаясь и почти не отклоняясь от прямой. И только выйдя в сквер, свернул с дороги, зашел в кусты, быстрым темпом стравил там харчи, утерся ладонью и, как ни в чем не бывало, зашагал дальше.
Зато в автобусе (мы ехали на 111-м номере по Ленинскому проспекту) Колька начал расходиться. Принялся петь песни Галича, сперва политически безвредные, затем - политически сомнительные, а под конец запел настоящую антисоветчину:
Мы поехали за город,
А за городом дожди.
А за городом - заборы,
За заборами - вожди.
Пассажиры, правда, не обратили на него особого внимания.
Вылезли мы на Октябрьской площади. Заметно шатаясь, Колька добрел до ближайшей лавочки, плюхнулся на нее и некоторое время сидел, растирая рукой лицо и бормоча: "Надо же до такой степени нажраться! Никогда не думал, что я способен так нажраться!" Затем он поднял голову и долго и внимательно разглядывал висевшую на противоположной стороне площади наглядную агитацию: огромный, этажей пять в высоту портрет Брежнева, исполненный не без художественной фантазии: из натянутых на раму вертикальных красно-белых ленточек.
"Ишь ты, - говорил Колька не очень громко, но уставившись прямо на портрет, - вроде бы и праздника никакого нет, а они это вывесили. Раньше ведь только в праздник вывешивали, а теперь, выходит и не только в праздник. В июле же и праздников никаких не имеется, правда же? Или нет, сейчас ведь пока что только июнь, но и в июне тоже… А если судить по погоде - то апрель или даже март. Такой холод…"
