Маркиз де Боливар | страница 32



- Она часто смеялась и говорила: глупый малыш, мальчишка, он хочет, чтобы я приходила к нему в комнату, а знаешь, где он живет? На заднем дворе, над курятником и под голубятней, и чтобы я к нему туда ходила?

Это были насмешки Франсуазы-Мари и, капитан хотел ими досадить нам, но уже никто из нас не чувствовал гнева, мы слушали, и нам чудилось, будто любимая еще раз заговорила с нами - устами этого пьяницы.

- Эх, братья, я каюсь, что мы отнимали жену у полковника... проговорил вдруг Донон, которого вино всегда настраивало на печальный и филантропический лад.

- А, да я знаю, брат, знаю: ты часто писал ей любовные письма, наполненные всяким цицеронством, так что мне приходилось переводить ей, пока мы отдыхали после ласк! - насмехался Брокендорф.

- Тише, не так громко! Если это дойдет до ушей полковника - мы все пропали! - боязливо предостерег Донон.

- Что, у тебя stridor dentium[13], братец, правда ведь? А это - плохая болезнь, от нее бывает еще и сырость в штанах! А мне все полковники и генералы не страшнее пустых желудей!

- Нет, я вправду жалею, что я это делал, - пожаловался Донон. - Вот мы сидим теперь, все пятеро, и ничего у нас не осталось от того времени, кроме отвращения, ревности и злобы...

Он опустил голову на руки, и вино начало философствовать из его уст:

- Справедливость и несправедливость, братья, это две разные лошади, каждая ходит своим особым шагом. Но иногда мне кажется, будто я вижу кулак, который держит вожжи обеих и заставляет их вместе пахать земную ниву. Не знаю, как мне его назвать... Загадочной волей, которая сделала нас такими далекими для себя? Судьбой, или случаем, или вечным законом звезд?..

- Мы, испанцы, называем эту волю Богом, - неожиданно прозвучал из угла чужой голос.

Мы испуганно переглянулись: оба драгуна уже ушли, их метлы и швабры стояли у стены. А испанский погонщик мулов, пришедший с багажом де Салиньяка, пристроился в углу, кутаясь в свой широкий коричневый плащ, и перебирал четки. Слабый свет лучины падал на его красное, довольно уродливое лицо, толстые губы непрерывно шевелились в молитве. На полу возле себя он разложил узелок из плохонького холста с луком и хлебом.

Я думаю, сперва мы были просто удивлены тем, что этот убогий испанец вдруг вставил в наш разговор свои простые слова. Но тут же мы поняли, что произошло...

Этот человек подслушал нашу тайну, то, что каждый из нас целый год так заботливо скрывал, - что Франсуаза-Мария, жена полкового командира, была нашей возлюбленной, - это вмиг вышло наружу, и мы были теперь в руках этого жалкого испанца. Мне показалось, будто я уже вижу искаженное яростью бородатое лицо полковника прямо перед собою... Час разоблачения и позора, которого мы боялись уже целый год, теперь настал.