знаю, что это лишь, как плеск весел, как та белая линия на прибрежных кустах, что показывает, как высока была вода когда-то.
– Александр, – тихо сказала она за моей спиной.
Я знал, что оборачиваться не было смысла, и теперь надо было лишь совершить ритуал, страшный, неведомый ритуал, исполнителем которого я кем-то был задуман. Кем-то, кто, быть может, Богу и не принадлежал, или принадлежал Его темной части, ведь в Боге есть и тьма. Тот маленький мальчик, Саша, а я знал, что и он был здесь, в этой точке, он словно бы тоже ждал, чтобы исчезнуть или чтобы остаться со мной навсегда. Оборачиваться не было смысла, я все знал и так.
Из ребра Адама Бог создал женщину. Но как же это сделать самому, когда смерть не передается через тело и надо начать это сначала, нет, не деньги, не слава и не власть. Вырвать ребро себе и сделать ей сладко и больно, и еще, и еще, как дымящимся от крови ножом, пробить наконец это отверстие в другое. Ведь чья-то смерть – это всегда другое, вот почему это твое.
Я с ужасом отшатнулся. Она медленно покачивалась на табуретке. Как статуэтка, почему-то подумал я. Она наклонилась вперед, прижимая руки к животу и поднимая голову. Ее лицо смотрело на меня снизу и, казалось, спрашивало меня, как мне теперь там, наверху? Что я мог поделать? Ведь этого тоже хотела она, и я был исполнителем и ее желания. Страдание, что светлело и светлело с каждым утраченным мгновением, как будто еще хоть что-то оставалось, хотя не оставалось уже ничего. Я знал, что ей уже не больно. Она благодарно улыбнулась, стала наклоняться вперед и повалилась набок… Да нет, я не убил ее. Это, конечно, были лишь фантазмы. Я просто взял ее, грубо и жестоко. Я сделал это так только из-за него, из-за того мальчика, потому что я хотел, чтобы и он исчез, чтобы он смог воскреснуть где-то там, где я его уже никогда не встречу.
Загудел автобус. Измученный, я доплелся до кровати и рухнул. Она ушла, и больше я ее не хотел видеть.
Три дня шел белый-пребелый снег. Был самый конец апреля, когда старый, зимний снег, давно растаял, и все уже ждали листьев. Никто не знал, почему вдруг пошел новый снег. Говорили, что такого никогда не было, но что будто бы про то, что это рано или поздно будет, было написано и в Евангелии.
Когда я вышел, сияло солнце. Снег был словно брошен на деревья. На белом чернели тени, но когда я присмотрелся к своей, что распростерлась под ногами, мне показалось, что она испаряется. «И еще то, что он растает свежим, так и не успев загрязниться», – сказал рядом какой-то мужчина в воротнике. Было тепло, и подтаивающий снег щедро сыпался с деревьев. В этой осыпающейся на солнце белизне то тут, то там была видна радуга. Щуря глаза, я дошел до леса. Вокруг валялось много поломанных, не выдержавших тяжести снега, веток. Тут были и молодые, уже почти зазеленевшие, а теперь надломленные, деревца, верхушки тополей, слишком длинные и широкие ветви сосны и клена. В приоткрывшихся наружу почках, в замерзших каплях льда, светились мертвые зеленые младенцы листьев. Но над всеми ними, поверженными, по-прежнему стоял старый и величественный лес. Я почему-то вспомнил, что года два назад была жаркая весна и в это время уже цвела яблоня и зацветала вишня. Стоя между сосен, я слушал шум капели. Обрушивался с уцелевших веток снег, и на этом осыпающемся снежном шлейфе солнце вдруг высвечивало причудливые тени. Другое дерево словно бы возникало и исчезало в пространстве. Посвист весенних птиц отвлек мое внимание. Я запрокинул голову и в высокой кроне сосны увидел ярко сияющую и переливающуюся каплю.
