Подобное сборище называлось "языком", "крестьянским языком", потому что там собирались для переговоров все владельцы дворов какой-либо общины, а также "крестьянским судом", так как там разрешались в ту или другую сторону споры крестьян, уже нелегально сплотившихся в некий общественный союз. Ввиду того, что крестьянские языки и суды отправлялись на самом древнем и важном дворе, то таковой назывался "судебным двором", а крестьянские языки и суды - "дворовыми языками и судами", еще окончательно не вымершими и в наше время. Старейший двор, он же судебный, именовался, в почтительном смысле, просто "двором"; его считали Обергофом, т.е. Главным Двором данной общины, а его владельца признавали главой, или старшиной.
В таком виде возникли первые объединения и первые суды вестфальских дворов, или крестьянских общин. Мы не будем удивляться этому, если вспомним, что прежняя Вестфалия заселялась медленно и отстраивалась постепенно и что этот постепенный рост создал такие же простые и однообразные порядки, как просты и однообразны кругозор, нравы и привычки, которые мы и посейчас наблюдаем у коренных жителей Вестфалии...
Это место из "Мюнстерских материалов" Киндлингера выводит нас на арену действия нашего рассказа. Оно уясняет нам личность его героя, Старшины. Он был владельцем одного из крупнейших и богатейших главных дворов, или обергофов, которые (правда, теперь уже в незначительном количестве) расположены в тамошней местности.
Над этими старыми обычаями свободных людей пронеслось дыхание времени, сдвигая границы и уничтожая права. Первоначальная германская община, в которую каждый вступал, чтобы сохранить живот и добро, давно уничтожена; вассальная повинность потрясла свободу, потряс ее министериал, и, наконец, осколки своеобразной самодеятельности были унесены в спасительную гавань современного государства. В ней - говоря теми же образами - эти осколки плавают, сталкиваются и отскакивают друг от друга, или их выбрасывает на берег. Там, покрытые водорослями, илом и ракушками, они постепенно выветриваются, причем этот покров создает видимость нового образования.
Но, странное дело, в отношении первичных племенных традиций народы обладают такою же прочной памятью, как и отдельные индивидуумы, которые обычно сохраняют до поздней старости впечатления раннего детства. Если принять во внимание, что человеческая жизнь длится девяносто лет и больше, а народы насчитывают столетия, то не приходится удивляться, что в той местности, в которой происходят события нашего рассказа, подчас выплывают черты, относящиеся ко времени, когда великий франкский король обратил огнем и мечом упрямых саксов.
