- Сударь, вы, наверно, испачкались свинцовой охрой, у вас оранжевое лицо.
Он хотел обтереть меня; но мне вспомнилось предостережение, и я приказал подать себе ручное зеркало. И что же! Лицо мое действительно было оранжево-желтым, как зрелый апельсин. В цинковом руднике моя кровь стала томпаковой. Мне было стыдно перед штейгером, и я сказал ему, что не знаю, в чем тут дело, но что вытирать бесполезно. Я вышел из рудника весьма пристыженный, а штейгер вместе со всеми старыми и молодыми рабочими, крепильщиками и забойщиками, смотрели мне вслед с удивлением и насмешкой.
От легкой примеси цинка я, впрочем, благополучно избавился, проделав курс плавильного лечения, но от поездки в Корнуэльс мне пришлось, к величайшему прискорбию, отказаться. Что было бы, если бы оловянные пары превратили меня в колокольную бронзу и я начал бы звонить, не имея привилегии?
Такая металлическая игра природы в человеке всегда в высшей степени неприятна. Медь в крови - все равно, что медь в кармане. Но это роковое обстоятельство вызвало во мне такое отвращение к любви, что я и слышать о ней не хотел, хотя графинь, княгинь и принцесс мог иметь хоть отбавляй. Но дамы высшего света обладают в любви самыми странными вкусами. Может быть, поэтому весь дамский мир бегал за мной, где бы я ни появлялся. Они поворачивались спиной к прекраснейшим Адонисам в венгерках, уланских колетах и посольских фраках, когда я, скромная партикулярная персона, невзрачный ученый, появлялся со своим пентелийским колером лица и зеленел. Каких только объяснений я не наслушался, каких только намеков я не пропустил мимо ушей, сколько несчастий я натворил! В Дюнкельблазенгейме я ввел в моду зеленую косметику, так как правящая герцогиня сказала, что в моем лице явился вечнозеленый бог юности, и все придворные поняли этот намек. Дело в том, что в Дюнкельблазенгейме все порядком посерели; теперь же они вымазались в зеленый и считали, что вернули молодость. В другом месте принцесса Меццо Каммино да Наполи ди Романья валялась у меня в ногах и молила христом-богом, чтоб я дал ей малейший эсперанс на мое сердце. Мне было жаль ее от всей души - это была отменная особа - но, ожегшись на молоке, дуешь на воду! Я вежливо поднял ее, подвел к софе и сказал:
- Ваша светлость, из этого ничего не выйдет. Мне раз навсегда не везет в любви, и кто знает, какие пертурбации вы во мне вызовете. Мне жаль вас, дорогая светлость, но своя рубашка ближе к телу.
