Николай все больше проникался уважением к Столыпину.
Только вот в чем различие, незаметное на первый взгляд: для Витте проблема была экономической и правовой, для Столыпина политической и экономической. Витте мог терпеть, лавировать, избегать личного риска, Столыпин готов был на самопожертвование. Это различие вскоре обнаружится. Огонь вскоре опалил Столыпина.
В июле 1904 года Столыпин встречался с царем, который проезжал через Саратовскую губернию. Встреча была плодотворной, Николай был доволен поездкой и сказал: «Когда видишь народ и эту мощь, то чувствуешь силу России». Столыпин был им очарован. На прощание Николай сказал: «Вы помните, когда я вас отправил в Саратовскую губернию, то сказал вам, что даю вам эту губернию „поправить“, а теперь говорю – продолжайте действовать так же твердо, разумно и спокойно, как до сего времени».
В письмах Столыпина жене хорошо виден кровавый и огненный фон крестьянского бунта.
30.10.1905. «Драгоценная, целую тебя перед сном. Теперь час ночи – работаю с 8 утра.
В приемной временная канцелярия письма разбирают на… Околоточные дежурят и ночью. И вся работа бесплодна. Лугачевщина растет – все уничтожают, а теперь еще и убивают. Во главе лица – в мундирах и с орденами. Войск совсем мало, и я их так мучаю, что они скоро совсем слягут. Всю ночь говорил по аппарату телеграфному с разными станциями и рассылал пулеметы. Сегодня послал в Ртищево 2 пушки Слава Богу, охраняем еще железнодор. путь. Приезжает от Государя ген. ад. Сахаров. Но чем он нам поможет, когда нужны войска – до их прихода если придут, все будет уничтожено. Вчера в селе Малиновка осквернили божий храм, в котором зарезали корову и испражнялись на образе Николая Чудотворца. Другие деревни возмутились и вырезали 40 человек. Малочисленные казаки зарубают крестьян, но это не отрезвляет. Я к сожалению не могу выходить из города, так как все нити в моих руках. Город совсем спокоен, вид обычный, ежедневно гуляю. Не бойся, меня охраняют, хотя никогда я еще не был так безопасен. Революционеры знают, что если хотя бы один волос падет с моей головы, народ их всех перережет.
Лишь бы пережить это время и уйти в отставку, довольно я послужил, больше требовать с обычного человека нельзя, а сознаешь, что бы ни сделал, свора, завладевшая общественным мнением, оплюет. Уже подлая здешняя пресса меня, спасшего город (говорю это сознательно), обвиняет в организации черной сотни.
Я совершенно спокоен, уповаю на Бога, который нас никогда не оставлял. Я думаю, что проливаемая кровь не падет на меня. И ты, мой обожаемый ангел, не падай духом…»
