28 июля 1855 г., когда альманах уже почти был готов, Герцен снова жалуется Марии Каспаровне: «Россия двигается гигантски, а наши друзья что-то отстают <…>. Германия набита русскими, на водах и на горах, — что же, нельзя письма ни с кем послать, стихов Пушкина, книг?» (XXV, 285–286).
И в это самое время друзья отозвались. Но прежде чем описывать это событие, столь важное для истории Вольной печати, надо рассказать поподробнее о тех друзьях, которых имел в виду Герцен.
* * *
Когда Герцен уезжал за границу (и кое-кто из близких предчувствовал, что — навсегда), друзья на нескольких тройках провожали его до Черной Грязи, первой станции по Петербургской дороге. «Мы там в последний раз сдвинули стаканы и, рыдая, расстались. Был уж вечер, возок заскрипел по снегу… Вы смотрели печально вслед, не догадываясь, что это были похороны и вечная разлука» (IX, 222).
Провожал Герцена московский кружок — Кетчеры, Грановские, Корши, Астраковы, Щепкины, Редкин. На проводах недоставало ближайшего из близких — Огарева, который из-за болезни не мог покинуть свое пензенское имение. Отсутствовали по разным причинам и некоторые другие приятели, постоянные гости и собеседники, с которыми Герцен давно был на «ты»; не было Белинского, молодого профессора Константина Кавелина, литератора и будущего издателя сочинений Пушкина Павла Анненкова, юного Ивана Тургенева, семейного врача и общего друга Павла Пикулина.
У Герцена было очень много общего с этими людьми — «нашими», как он их коротко называл: общая молодость, общие воспоминания; эти люди помогли романтической женитьбе Герцена. Много лет спустя он напишет:
«Такого круга людей, талантливых, развитых, многосторонних и чистых, я не встречал потом нигде: ни на высших вершинах политического мира, ни на последних маковках литературного и артистического. А я много ездил, везде жил; революцией меня прибило к тем краям развития, далее которых ничего нет, и я по совести должен повторить то же самое» (IX, 112).
Однако не все было просто и безоблачно между своими. Одной из причин, ускоривших отъезд Герцена, были его разногласия с Грановским и некоторыми другими друзьями. Грановский не принимал далеко идущих выводов Герцена и Огарева, выводов, отрицающих личную религию и требующих коренного общественного переворота. Письма Герцена из-за границы, а затем его эмиграция углубили расхождения. Однако общего было еще много. Когда Михаил Семенович Щепкин уговаривал Герцена бросить типографию, тот не соглашался, молчал и жалел старика. «
