Как только слушатель настроился – он рассмеялся. И в то же время как только он, слушатель, берет в руки книгу, которую ему только что читали и над которой он только что смеялся, и начинает читать сам, – он перестает смеяться, потому что теперь ему надо настраиваться на слово внутри себя.
* * *
Ощущаю ли я себя большим писателем? Ну, когда-то ощущаю себя большим, когда-то писателем, когда-то очень большим. Для этого я должен забыть, что я все это написал, потом прочитать и сказать: «А я ведь большой, ах ты, кочерыжка!»
* * *
Коля говорит, что я должен ощущать себя дескриптором, что я все описываю, что у меня есть возможность наречь словом то, что не имеет вообще никаких форм и даже не в воздухе существует, а существует в виде каких-то философских связей.
* * *
Как я переживаю этот мир? Радостно. Мне это все в радость. Конечно, носишься временами без толку, но зато потом можно сесть и описать, как ты бегал, какое у тебя при этом было лицо.
Коля говорит, что и пустое время я превращаю в вещество.
* * *
Амбиции? Это то, на что ты не должен рассчитывать, а ты на это рассчитываешь.
Они никогда ничем не подкреплены.
Но амбиции, которые я реализую на листе бумаги, это уже из области наслаждения. То есть я описываю то, какие у меня должны были быть амбиции. То есть описание того, какие у меня должны были быть амбиции, оказалось самым амбициозным проектом, как говорит Коля.
И еще он говорит, что мое занятие литературой – это и есть амбиции, потому что я всех презираю, не вступаю ни в какие писательские организации, ничьим мнением не дорожу, не интересуюсь, и вообще ничего не делаю для продвижения своих литературных трудов, и в результате все только и делают, что интересуются тем, что же делаю я.
Я сказал, что писать книгу интереснее, чем бегать и добиваться каких-то признаний.
* * *
Не люблю про смерть. Я похоронил уже много людей. Это всегда неожиданно, вот и теперь Ната из кухни кричит:
– Саша! Саша! Анну Политковскую убили! Когда я прибежал, то застал ее в слезах, и по телевизору бубнили что-то про лифт, сумки, сетки.
Стреляли, когда в лифт входила – значит, в спину. Вот же суки. Нашлось-таки дерьмо.
Я когда приезжаю в «Новую», то обязательно всех обхожу. Захожу и к Ане, и целую ее в щечку:
– Здравствуй, зайчик, пахлаву будешь?
Я всех угощаю пахлавой. Везу ее из Питера. Я очень люблю, когда люди улыбаются, радуются.
Эх, Аня, Аня – смелая, безумная…
Но за безумие же не убивают.
Кто это сказал? Есть такие правила игры? А за что убивают? За то, что человек не такой, как все?
