Мы с заместителем командира дивизии по политической части полковым комиссаром Вилковым пытаемся «рассасывать» такие пробки. Я внимательно присматриваюсь к нему. Вилков временами деятелен и хлопотлив, временами пассивен. Покричит, побегает, потом молча встанет в стороне, не в силах преодолеть душевную вялость.
— О чем задумались, Василь Васильевич?
— Как вам объяснить? Есть такое выражение «не в своей тарелке». Вот оно ко мне сейчас лучше всего подходит. Утренняя бомбежка окончательно выбила из колеи. Не так, думалось, война начнется…
И вдруг перебивает себя горячо, резко:
— Я не трус. За Родину жизнь в любую минуту готов отдать. Вот если бы рядовым красноармейцем… А здесь сотни людей. Как их сохранишь, когда фашисты что хотят делают, самолетами чуть не за фуражки задевают?
— Это вы, пожалуй, преувеличиваете. Между прочим, лейтенант Хоменко ловко соорудил станок для зенитной стрельбы из ручного пулемета и «максима». Вчера два самолета сбили. Жаль, что не все об этом знают.
— Да, да, — подхватывает Вилков, — Хоменко — головастый мужик. Сейчас расскажу бойцам.
И скрывается в темноте.
Я верил в искренность сумбурной исповеди замкомдива. Вилков впервые под огнем. Он никогда не видел, как на твоих глазах гибнет молодой парень, которого ты успел уже полюбить, о котором не без гордости говорил: «Иванов не подведет».
Когда я напомнил Вилкову, что надо создать похоронную команду — нельзя же, чтобы убитые лежали на дороге, — он будто испугался:
— Похоронную команду?..
При всем моем добром к молодому, необстрелянному замкомдиву отношении я понимал, что его растерянность в такой час — непозволительна. За двух других, уже прошедших боевую школу — Лисичкина и Немцева, — можно было не беспокоиться. В выдержке и деловой самостоятельности Немцева я еще раз убедился во время вчерашнего перехода. Уверенно, словно на учениях, действовал и спокойный Лисичкин.
…Скорость нашего движения все уменьшалась. Не отдыхавшие вторую ночь шоферы засыпали за рулем. Машины съезжали в кювет, наскакивали одна на другую. И это в кромешной тьме, когда нельзя включить фары, зажечь фонарь, даже чиркнуть спичкой.
На задних стенках колесных и гусеничных машин еще с вечера были нарисованы мелом большие круги. Но они не спасали. Белый круг предохранял от столкновений до тех пор, пока шофер не засыпал.
На очередной остановке мы с Вилковым позвали находившихся поблизости политработников. Как поступить? Решили посадить в кабины машин коммунистов: пусть они следят, чтобы шоферы не спали…
