Он бы так и любовался ею издалека, потому что был с женщинами робок и стеснителен, а она постоянно находилась в окружении множества более смелых поклонников, так бы и ушёл с вечеринки один, вздыхая и проклиная себя за нерешительность, если бы она вдруг, оставив поклонников в недобром недоумении и растерянности, не подошла к нему сама:
— Это белый танец. Ты… танцуешь?
Да пропади всё пропадом, весь мир в тартарары провались, лишь бы этот миг длился вечность, и глаза её улыбающиеся, манящие, и голос…
Они кружились, всецело поглощённые друг другом, не замечая ядовито-злобных насмешек в его адрес и раздражённо-недоуменных реплик — в её. Больше в тот вечер они не расставались. Далеко заполночь, вежливо, но решительно охладив пыл добровольных провожатых, она взяла его под руку, и они очутились на улице.
От всего происшедшего потом у него осталось только чувство огромного счастья и радости ожидания следующего дня.
Он так и не смог понять, ЧТО она в нём нашла. Что привлекло её, писаную красавицу, в обычном (свою внешность он всегда оценивал объективно), ничем не примечательном человеке. Было бы безумием ожидать от него звёзд с неба и разной прочей подобной чепухи, которую не скупясь так часто обещают друг другу влюблённые. Равно как и не стоило рассчитывать, что в один прекрасный день, расколдованный её любовью, он из тихого, неприметного человечка превратится в прекрасного и мужественного принца на белом скакуне.
Она это понимала, не могла не понимать. Она была умной женщиной, но несмотря ни на что не оттолкнула его. Всё случилось… случилось наоборот.
Обычно, если она не оставалась у него, он провожал её до дома. Они шли пешком через весь город в любую погоду, потому что для них погода всегда была солнечной. Затем, как это бывает, долго не могли расстаться у подъезда, каждый, опасаясь первым шагом обидеть другого, пока она не говорила ему горячим шёпотом «До завтра!», и тонкие каблучки стучали уже вверх по лестнице. А он, взбудораженный и счастливый, как пацан, отправлялся восвояси, насвистывая и засунув левую руку в карман брюк.
В первый раз они его не тронули. Просто в тёмном переулке, узком и затхлом, отделились вдруг от стены четыре фигуры, прижали его к холодным, покрытым плесенью камням, и один из них сказал:
— Слушай внимательно, мальчик. Завтра, нет, сегодня же забудешь эту девочку. Не про твою честь, понял? Если заупрямишься, хуже будет. Тогда пеняй на себя.
И растворились тихо и все вместе, словно слились со стенами.
