В верховьях Ажика стоит каменная баба;
Здесь тьма-тьмущая коней и волов.
В степях пасутся стада нашего нойона,
Здесь тьма-тьмущая золота и серебра.
— Миленький мой мейрен! — Идам-Сюрюн пришел в восторг. Повеселев, он открыто называл сидевших по их старым чинам, словно хотел сказать: «Не так вы еще меня приласкаете, когда я приеду в собственный хошун».
Пир кончился не скоро. Наконец чиновники разбрелись по окрестным юртам, а Идам-Сюрюн остался с молодыми хозяевами.
— Когда займется заря, ты приготовишь мне верховых коней, чего-нибудь попить и поесть, а теперь сидеть здесь тебе нечего, живо двигайся. Ну, уходи, — приказал князь молодому хозяину.
Тот поклонился:
— Я… я их светлости постелю постель. Я уж спать не буду. Все приготовлю, что наказала их светлость.
— Не надо, в отдельной постели не нуждаюсь, вместо тебя лягу. Не прячь от человека молодую жену. Давай-ка ее сюда. Пусть она ублажит своего нойона. А сидеть тебе здесь нечего. Живо! — махнул рукой князь.
— Помилуйте, саит, такие вещи теперь отменены. Пожалуйста, не делайте этого, окажите милость, — кланяясь, просил хозяин, едва сдерживая слезы.
— Отменены, говоришь? Какой ты умный стал, а? Иди выполнять приказ.
Я не мог себя сдержать и сказал:
— Вот если бы на своей службе вы так старались саит! Такой позор, такой темный обычай, который уже отменила революция, вы хотите опять вернуть!
Идам-Сюрюн еще сильнее разъярился:
— Молчать бы тебе! Убирайся, проклятый крикун!
Меня охватило негодование. Я закричал:
— Теперь не старое бесправное время! Революция пришла! Прошли те дни, когда вы на Бурене мучили мою мать, сестру Албачи и меня, еще совсем маленького. Старые пытки Второй Великий хурал уничтожил.
Воспользовавшись моим вмешательством, хозяин юрты выбежал. Мне тоже стало противно слушать, как ругается князь, и я вышел.
— А, спасибо тебе, братец, — сказал хозяин. — Желаю тебе всего доброго. Пусть твоя дорога будет чистой и ровной.
На следующее утро мы подъехали к Салчакскому хуре на роднике Эртине-Булак [79] День был удивительно ясный. Небо и земля отдыхали. Легкий ветер шумел в ветвях сосен и лиственниц, окружавших пагоды и кумирни, шелестел в листве берез, поникших над стенами древнего хуре. От священной рощи расходились вдаль барханы с узорчатой песчаной чешуей. На краю рощи из темной воронки сочился еле приметный родничок. От него саженей на сто струился ручей Эртине-Булак. Неспроста его назвали сокровищем: волны песчаного моря никогда не затопят зеленого островка на Эртине-Булаке.
