Наконец Идам-Сюрюн закричал:
— Коня мне!
Подвели жеребца под серебряным седлом. Кое-как взгромоздившись, князь тронул поводья. За ним поскакали чиновники. На этот раз мне попалась более послушная лошадь, и я уже не отставал.
Вначале я не слышал, о чем переговаривались между собой Идам-Сюрюн и чиновники, но конец их разговора долетел до моих ушей, и общий смысл я понял.
Один из чиновников спросил:
— Время стало суровое. Как себя лучше вести, господин?
Идам-Сюрюн успел проветриться и ответил довольно внятно:
— Слишком резко выступать против нельзя. Пока приходится считаться со временем.
Тот же чиновник раздраженно воскликнул:
— Выходит, мы должны вытянуть шею и так лежать, господин?
Идам-Сюрюн прохрипел:
— Так уж и лежать! Снаружи надо блюсти порядок, а внутри незаметно идти против него, следить за народом, не смыкая глаз.
Вскоре опять послышался голос князя:
— В каком состоянии мои стада и мое зимнее стойбище в Сой-Бурене? Спокойны ли собаки и птицы, сайгырыкчи? [77]
Чозар Парынма сдержал своего коня и поклонился:
— Скот вашей светлости пребывает в благополучии. Вот пастухи перестают слушаться… Иногда, объявив хурал, забивают и съедают скотину. Такое теперь время, господин.
— Время-то время! Но кто дал им право забивать скот у частных людей? Вот вы, один из начальников хошуна, почему же их не утихомирите?
Посмотрев на меня, Идам-Сюрюн крикнул:
— Эй, ты, Тывыкы, не путайся тут, вперед выезжай! Мы поедем за тобой!
Я выехал вперед, но некоторое время сзади все еще слышались голоса:
— Зазнались эти твари, бедняцкие души! Ну что же, пускай подурят. Мы уж повеселимся, когда придет наш праздник! Тогда мы им покажем.
Перед закатом мы подъехали к Онгача на Чедыре [78]. Сделали привал и зашли в юрту. Было похоже, что хозяева юрты — молодой парень и молодая женщина — только что поженились. Увидев так много людей в нарядной обуви и одежде и к тому же узнав Идам-Сюрюна, они закололи овцу, наготовили всякой еды. Идам-Сюрюн развалился на зеленом шелковом ковре, оголился до пояса. Представители хошуна уселись ниже его, а мы — все прочие — присели у входа в юрту. Хозяйка поднесла на большом деревянном блюде бараний курдюк с большими кусками мяса. Хозяин наточил нож с узорчатой рукояткой и тоже положил на столик перед Идам-Сюрюном. Все начали есть. У шкафчика с посудой сидел старик, поджав под себя одну ногу и вытянув вперед другую. Он угощал всех аракой. Немудрено, что чиновники опять захмелели. Они подняли чаши за здоровье нойона, а Кунга мейрен запел:
