- Спасибо, - сказал тот, - вы, очевидно, по пятьдесят восьмой?
- Да, - коротко ответил Олег.
- Я тоже. Я подумал сейчас о жене: она совершенно одинока, ей шестьдесят лет и у нее порок сердца. А у вас есть семья?
- Да. Моей жене только двадцать два года, и она остается с двумя младенцами, - и Олег умолк, чувствуя, что ему зажимает горло.
Кто-то сказал:
- Нет, брат, это не вокзал! Лисий Нос или Разлив - вот это что!
- Ай, изверги! Ай, мерзавцы! Ни в какой контрреволюции я-таки не повинен! Она и не снилась мне! Обвинение за уши притянуто! - тоскливо воскликнул вдруг с явно еврейским акцентом худой человек в очках и схватился обеими руками за голову.
- А я ведь в прошлом эсер, - заговорил другой приговоренный, - сколько раз при царе в ссылках был. Вот уже не думал не гадал, что заслужу такую благодарность, - этот голос звучал спокойно, несмотря на глубокую горечь, которая в нем слышалась.
- Господи, помилуй меня, грешного! - шептал монашек около Олега, начинать, что ли, канон на исход души?
Дрогнули, когда машина внезапно затормозила.
- Эй, сволочи, выходи! Стройся по пять штук в ряд. Руки в заднее положение, - и вооруженные охранники толпой обступили их.
Подошли еще две машины; слышно было - плакали женщины, одна вскрикнула, и Олегу показалось, что он узнает голос Нины.
Он огляделся: пустое низкое место, высокая стена, увенчанная колючей проволокой, и открытые ворота - там тот двор, который ему столько раз снился!
Остается всего лишь несколько минут... Наступает великая перемена. Вместе с телом отпадут все привычные условия существования и многое, что казалось значительно и дорого... Все, но не любовь к Асе! Любовь останется! Конечно, она связана с телом и бьется в каждой жилке мужского организма, но она прорастает и глубже, и если физическая оболочка сейчас отпадет - любовь останется! Сейчас - за две или три минуты до смерти - ему это совершенно ясно, и это именно ощущение несет в себе предчувствие бессмертия.
Ему завязывают глаза; он стал было освобождать рукой защемленную прядь волос, но тут же усмехнулся: что значила боль натянутого волоса, когда сейчас засадят в грудь целую горсть свинца?
- Не надо! - сказал он, срывая повязку.
- Долой узурпатора революции! - крикнул эсер.
Восклицание это оторвало мысли Олега от личного.
Он вдруг стал думать, что должно крикнуть ему в эти последние минуты. Он почувствовал небывалую, огромную любовь к Родине, будто все те годы, которые он самоотверженно отдал служению Ей, слились в одну золотую минуту. И он задохнулся, сладостно шепча одно только слово:
