— Потому что не плачу рядом с вами от того, что по подоконнику разгуливает прирученный мною белый голубь? А знаете, дон Энрике, невыплаканные слезы — это еще тяжелее. Вы счастливее меня.
— Потому что я — салага?
— Когда вы захотите плакать и слез не будет, вы меня поймете, дитя мое.
— Разве у вас были такие случаи после вашей разлуки с… Мари Мишон?
— О да! — вздохнул Арамис.
Он опять взглянул на белого голубка.
…Королевская площадь. 1648 год. Д'Артаньян: "Ваши действия достойны питомца иезуитов…"
1649 год. Карл Первый на эшафоте… REMEMBER!!!
Лодка в Ла Манше…
— Нет, — вдруг сказал Арамис, — Один раз меня все-таки чуть слеза не прошибла. Это было зимой 1649 года, когда мы все решили, что Атос утонул… в результате… несчастного случая. Вот тогда у меня уже почти появились слезы на глазах. Но Атос вцепился в лодку — и слез как не бывало. А больше — хоть в моей бурной жизни было немало форс-мажорных ситуаций — я уже никогда не позволял себе дать волю чувствам.
— Значит, вы не такой непробиваемый и бесчувственный, зачем же вы прячете свое истинное лицо даже от лучших друзей, Арамис? Зачем вы интриговали против Д'Артаньяна? Между вами возникло непонимание, какая-то отчужденность, а ведь гасконец очень любит вас, и ваше недоверие оскорбляет его. Он не покажет этого вам, но мучается от этого.
— Устами младенцев глаголет истина, — произнес Арамис, — Мой юный друг, я удивляюсь, что вы, испанец, иностранец, так близко к сердцу принимаете наши дела? Конечно, ваши чувства делают вам честь — в наш век, когда люди, большей частью эгоисты — вы же чувствуете чужую боль так же остро как свою. Или, быть может, еще острее.
— А у меня-то самого все отлично! У меня нет никаких травм — ни моральных, ни физических! А о Портосовой лапе я и забыл уже!
— Так в чем же дело?
— О Арамис! — взволнованно сказал дон Энрике, — Не сочтите за дерзость такое обращение к вам. Понимаю, что называть вас вашим боевым прозвищем право имели только близкие друзья. Называя вас не господином Рене Д'Эрбле, а Арамисом, вашим вторым мушкетерским именем, я обращаюсь к вам, как если бы говорил с самим Тристаном или Сидом. Я обращаюсь не к всемогущему Генералу иезуитов, а к бывшему мушкетеру.
— Почему же — "бывшему"? — спросил Арамис.
— Значит, вы не убили в себе мушкетера? — с надеждой спросил дон Энрике.
"Мой плащ. Мой синий плащ. Пусть меня в нем и похоронят!" — эти слова Портос внезапно припомнились Арамису. "Пока мы не выберемся из этой западни, меня будут преследовать эти слова. Но кто сказал, что Бель-Иль — западня? Это просто нервы расшалились. Мало ли что сболтнет Портос. Нельзя так распускаться".
