Все домочадцы собрались только к вечеру. К тому времени я уже надела наспех перешитое платье Розы Маклин. Меня мало интересовало, как я в нем выгляжу — сейчас меня заботили дела поважнее.
Впервые мне пришлось прилюдно занять место рядом с Броком, ведь для всех я была его женой. Мне трудно было переносить испытание спокойно. Мы — Брок, миссис Маклин, Лорел и я — ехали на кладбище в одной карете. Всю дорогу я сидела вытянувшись в струнку и, не желая показывать страх, молчала, как и мужчина, сидевший рядом со мной.
Над сельским кладбищем, где больше ста лет хоронили Бэскомов, нависли серые тучи. Природа решила, что и ей уместно надеть траур по капитану Обадии.
Из некогда огромного клана Бэскомов не осталось никого, кто бы оплакал его кончину. Но у капитана было много друзей, а вместо родственников ближе всех к могиле стояли Маклины. Как положено, я опиралась на руку своего мужа, и на пальце у меня было его кольцо, но все равно не верилось, что эти мелочи превратили меня в миссис Брок Маклин. Я опять словно не участвовала в действии, а только наблюдала за собой со стороны.
Невдалеке от нашей маленькой группки стояла жена капитана. Сопровождать Лиен на кладбище было некому, и пойти с ней вызвался Ян Прайотт. Он стоял рядом, поддерживая хрупкую фигурку, опиравшуюся на его руку. Лиен решила скрыть свое экзотическое белое одеяние под длинным черным плащом, да к тому же надвинула на глаза капюшон, и все лицо оставалось в тени. Я перехватила взгляд Яна, брошенный поверх ее головы. Он уже начинал меня пугать — Прайотт как будто потешался над всеми, и в особенности надо мной.
Я слушала и не слышала возвышенные слова пастора. Человек, о котором он говорил, не имел ничего общего с настоящим Обадией Бэскомом. Мысли мои снова цеплялись за незначительные мелочи. Чирикали воробьи в ветвях; воробьи были настоящими, реальными, серыми, как и ветки, на которых они сидели. Со стороны дороги, по которой мы приехали, слышался скрип колес и позвякивание упряжи, цокот копыт, иногда лошадиное ржание и тихие голоса — кучера переговаривались между собой.
Ритуальное действо трогало меня не больше, чем лошадей или воробьев. Гроб опустили в сырую землю, и тот, кто лежал в гробу, не значил для меня ничего, не имел ко мне отношения. Я так и не научилась отождествлять высохшего старика, который так круто изменил мою жизнь, с героем своего детства.
Когда пастор доктор Прайс, тот самый, что обвенчал меня и Брока, сказал последние слова и бросил на гроб горсть земли, внезапно раздались громкие рыдания. Я очнулась. Плакала Лорел, и я почувствовала к ней благодарность, хотя ее слезы казались неуместными в гнетущей тишине возле могилы. По крайней мере, хоть один из нас оказался способен горевать по капитану Обадии от всего сердца.
