Меня поразило собственное мрачное отражение. Казалось, передо мной стоял кто-то чужой в моем обличье и платье. Усилием воли я разгладила непривычно нахмуренный лоб и растянула губы в улыбке. Расчесав кудри на затылке и пригладив светлые пушистые пряди надо лбом, я сбросила измятый дорожный костюм и оделась в любимое зеленое платье из тафты.
Ко мне постепенно возвращался природный оптимизм. Наверняка обитатели дома меня с кем-то путают, произошла какая-то чудовищная ошибка! Это же просто смешно — так враждебно относиться ко мне, человеку столь незначительному и безвредному! Молнии и болтовня девчонки вывели меня из равновесия, а это никуда не годится!
Вспомнив о Лорел, я подошла к кровати и откинула яркое лоскутное одеяло. Так оно и оказалось: посреди постели лежала пригоршня камней, облепленных песком. Зрелище было настолько смешным, что я не удержалась и прыснула, собирая камешки и стряхивая песок. Бросив камешки на туалетный столик, я вновь мысленно подивилась, что же пробудило в ребенке такую сильную ненависть. Разумного ответа на этот вопрос я придумать не смогла.
Подготовившись должным образом, я уселась в качалку со спинкой из деревянных реек — ждать, когда меня позовет капитан. Как странно было сознавать, что я вернулась в город, где началась моя жизнь. Невзирая на обескураживающую неприветливость, с которой меня встретили в этом доме, во мне сохранялось радостное стремление найти свои неведомые корни, узнать побольше о людях, давших мне жизнь. Особенно о Карри Коркоран — моей матери.
Отец вспоминал ее часто и охотно. Скорбь о смерти жены не покидала его до конца. Он часто рассказывал об ирландской красоте матери, о ее живом уме и о горячем любящем сердце. Но хотя он неизменно говорил о ней с теплотой настоящей любви, мне всегда казалось, будто он что-то утаивает, чего-то недоговаривает. Словно скрывал от меня что-то, невзирая на мои горячие просьбы рассказать побольше.
В поведении отца иногда бывали странности. Он погружался в долгое молчание, словно отгораживался от меня стеной, и тогда в глубине моего счастливого в общем-то мирка рождалось чувство одиночества. Я знала, что отец расстался с морем в расцвете лет, и понимала, что временами он жалел об этом. Его не удовлетворяла жалкая должность на берегу, которую он занимал в какой-то торговой компании. Смерть жены усугубила его печаль, и, когда на него нападала хандра, я словно переставала существовать. Казалось, он мысленно уходил в другое время, когда меня еще не было, когда я не могла играть никакой роли в его жизни, и пребывал там.
