Мендель Визокер заезжает в Варшаву на исходе осени 1890-го. Второй его приезд приходится на весну 91-го. Оба раза он посещает, конечно, улицу Гойна. Перемены, происшедшие в лавочке ко второму визиту, потрясают его: новая вывеска и новое, увеличившееся помещение. Но основные перемены произошли внутри. То, что походило на медвежью берлогу, провонявшую кислым молоком, где еле поворачивалась Добба Клоц, превратилось в светлое, чистое, прекрасно организованное пространство, где полно народу. Ханна командует двумя продавщицами (одна из них особенно очаровательна), одетыми, как и она, в белые блузки с голубыми воротничками.
— Что ты сделала с мадам Клоц? — спрашивает опешивший Мендель.
Он потрясен не только внешними переменами, но более всего той Ханной, которая перед ним: живая и веселая, прерывающая разговор с ним, чтобы окликнуть ту или иную клиентку и пошутить с ней, она даже немного подросла и работает с каким-то ожесточенным рвением.
— Добба Клоц, — говорит она, — вышла на час или два. — Она смотрит Менделю прямо в глаза. — Мне надо с вами поговорить. Вечером после закрытия, идет?
Сейчас два часа дня, у Менделя еще два или три деловых свидания, после чего он собирался пообедать и провести ночь или у польки с улицы Мировской, которую зовут Кристина, или у работницы богатого хасидского торговца Лейзера. Он еще не выбрал. Они договариваются встретиться в кафе на улице Крахмальной.
Он ждет ее до девяти часов. Напрасно. Задержалась в магазине? Он идет туда и находит дверь закрытой. Он говорит себе, что увидится с нею завтра, и поскольку время уже позднее, отправляется к польке, которая с радостью принимает его. Он ложится с нею в постель, и в самый ответственный момент входит Ханна.
Она присаживается на кровать. Мендель вопит охрипшим голосом: «Немедленно выйди!»— наспех прикрывая простыней себя и Кристину. Но Ханна устраивается поудобнее, расправляет складки на платье и начинает объяснять, почему она опоздала. Она рассказывает, что легко нашла Менделя по следам его брички. Наконец ее серые глаза, полные олимпийского спокойствия, якобы только что обнаруживают Кристину, укрывшуюся простыней так, что видны только пряди белокурых волос и обезумевшие глаза.
— Здравствуйте, пани, — говорит Ханна по-польски. — Я совсем не хочу вам мешать. Продолжайте, прошу вас.
— Вон! — орет Мендель.
— Она понимает идиш? — Ханна кивает в сторону Кристины.
— Ни слова.
— Тем лучше. Значит, мы можем говорить спокойно, Мендель Визокер. Сначала о делах. Они идут очень хорошо. Вы же видели магазин. Наша выручка утроилась. В некоторые дни она увеличивается даже в пять раз. Доход все время растет. Особенно с того момента, как мне удалось убедить Пинхоса нанять кого-нибудь, кто сопровождал бы его в поездках. Самое трудное было уговорить его купить две новые повозки и лошадей. Что касается второго магазина…
