Он выбросил филактерии, которые ему надели по обычаю на лоб и левую руку в день Бар-Мицвы. Он обрезал пейсы и сбрил бороду. Говорят, что, заделавшись на некоторое время сутенером в варшавском борделе, он заработал денег, чтобы купить лошадь и повозку, и принялся бороздить всю Польшу — русскую, австрийскую и прусскую. Порвав все связи с еврейской общиной, он мог бы на этом успокоиться. Но Мендель — прирожденный подстрекатель, который среди христиан ведет себя как иудей, а среди иудеев — как христианин. В синагогу он идет в куртке и кепке на польский манер и обязательно занимает место в женской половине, зычным голосом распевая псалмы; наоборот, в христианских кварталах надевает кафтан, а на голову — парик с пейсами. В этом одеянии он появлялся в Киеве — самом антисемитском из всех русских городов.
События в Люблине произошли в 1878 году. В то время российский император Александр II еще не был убит, обер-прокурор Победоносцев, еще не начал реализовывать свою программу по истреблению евреев, и Менделя даже не арестовали. Пострадавшие не представили письменной жалобы, и царская полиция решила, что он не так уж и виноват. Снисходительность администрации возмутила главу Люблинской еврейской общины, который с одобрения старейшин добился осуждения виновника беспорядков: подобный сумасшедший подвергает опасности всех и каждого, он может навлечь бедствия и репрессии на всех евреев. В итоге Кучер получил три года тюрьмы. Тридцать шесть месяцев неволи его не исправили. Едва освободившись из тюрьмы весной 1881 года, он отправился к дому главы общины раввина Боруха Фикельсона и там всю ночь выводил на скрипучей шарманке песенку, которая не могла не оскорбить тонкий слух и душу ребенка Боруха. Раввин хотел было выслать против наглеца дюжину фабричных рабочих, пообещав им увеличить плату на пять копеек в год. Смельчаков не нашлось. Нет, не потому что Мендель был такого уж огромного роста — чуть выше среднего, но его грудь по ширине была как у двух казаков вместе, руки — как стволы деревьев, и казалось, что он может свалить человека замертво одним ударом кулака…
Мендель Визокер склоняется к девочке, садится перед нею на корточки и, заглядывая в серые глаза, говорит:
— Я знаю, кто ты. У тебя отцовские глаза. Ты — Ханна.
Огонь медленно продвигается на запад. Языки пламени слегка дрожат, а над ними стена дыма. Всадников больше не видно, но ощущение пустоты остается: там, где только что стояла рига, нет ничего, голое место.
