Это было бы огромное событие, новый шаг в политической истории страны; со временем подобное учреждение могло окрепнуть, наполниться новым содержанием, стать важной политической школой для тех сил, на которые разумный самодержец сумел бы опереться; и тогда легче было бы осуществить другие реформы, о которых уже давно говорили в русском обществе, — переменить суд, бесконтрольное чиновничье управление, реформировать города, армию…
Сам Александр соглашался с тем, что новое правление, даже в столь урезанном виде, было бы сигналом к расширению представительства народа: кроме дворянского сословия к выборам допускалось и «среднее состояние» (купцы, мещане, государственные крестьяне); низшие же «состояния» (крепостные, мастеровые, домашние слуги) пока получали гражданские права без политических; а поскольку голосование крепостных крестьян было явной бессмыслицей, само собой предусматривалось их постепенное, осторожное освобождение…
1810 год. Опять же, не зная «ответа задачи», легко вообразить: осенью того года Россия становится конституционной монархией, а через несколько лет — страной без крепостного права, с обновленными судами.
Однако Государственная дума вдруг «пропала»; задержалась на 95 лет, до октября 1905-го.
И крепостное право, о котором уже давно (с 1760-х гг.) известно, что оно менее выгодно, чем вольный найм, также «решило» продержаться еще полстолетия…
Удивительна все же российская история: случайность; появление или смена правительственного лица — и жизнь народа, кажется, определяется на 50, 100 лет, на несколько поколений…
Много спорят о подробностях, о причинах внезапной опалы и ссылки Сперанского в 1812 году, о «таинственном повороте» в настроениях императора, который ведь сам хотел реформ и действовал «по Лагарпу». Часто эту столь внезапную остановку объясняли военной угрозой, приближением, а затем началом войны с Наполеоном.
Действительно, «Бонапарт у ворот» — это сильный довод против решительных перемен. Но вот двухлетняя великая схватка 1812–1814 годов завершается крахом Наполеона; авторитет Александра I сильно возрастает и в России, и в Европе (вспомним пушкинское — «И русский царь — глава царей»). И тут-то Александр делает вторую попытку «уподобиться Петру»; один этот факт говорит о том, что его мысли о коренных преобразованиях вовсе не каприз, что были, очевидно, другие причины, помешавшие Сперанскому закончить дело. Более того, сам Сперанский, переживший унижение, временную ссылку и затем возвращенный к административной деятельности (пусть не на столь высоком уровне, как прежде), кажется, искренне пришел к выводу, что он ошибался, что России рано еще иметь даже умеренную конституцию; во всяком случае, в письмах к Александру он неоднократно кается.
