Другим парадоксом той контрреволюции была попытка своеобразного союза с «чернью», единения императора с народом, блокирующего все попытки к самоуправлению, самостоятельности со стороны дворянской интеллигенции. Как тут, кстати, не заметить, что «контрреволюционер» Павел быстрее и раньше других правителей разобрался в истинной сущности Наполеона, «мятежной вольности наследника и убийцы» (Пушкин), почувствовал в нем своего, того, кто обуздывает французскую «революцию снизу»…
Тут, однако, выяснилось, что в России толчок сверху, данный Петром, еще не исчерпан. Очередной дворцовый переворот — словно далекое эхо петровской «революции сверху» — уничтожает Павла и возводит на престол последнего представителя просвещенного абсолютизма, Александра I.
Жизнь, история, все происходящее в Европе властно влекут и Россию к новому важнейшему историческому выбору.
Сто лет назад, при Петре, решался коренной вопрос — оставаться ли в XVII веке с «азиатскими формами» экономики, правления и культуры или пробить окно в Европу? Теперь же, когда петровские резервы начинают исчерпываться, теперь (как позже воскликнет Белинский) «нужен новый Петр Великий!».
Однако что же он должен сделать, если сумеет?
В XIX веке российская история, российская «природа вещей» предлагает для начала ограничение самодержавия и отмену крепостного права, произведенные опять же сверху!
Если же нет, если не получится, тогда альтернативой, очевидно, станет революция снизу — то ли по французскому образцу 1789 года, то ли по иным, еще не испробованным историей чисто российским образцам.
Знаменитая формула, громко произнесенная в 1856-м, — «освободить сверху, пока не освободились снизу», по сути, как мы уже видели, была в какой-то степени понята Екатериной II, а затем довольно ясно осознана при Александре I.
Как, в какой последовательности, какими силами приняться за новые преобразования, может быть, революционные, — на этот вопрос Александр I, напуганный свидетель и косвенный руководитель переворота 1801 года, ответить не мог, но поиски ответа представляются очень интересными.
Итак, 1801 год. На престоле умный, образованный царь, испытавший на себе ужасы самовластья. В ответ на восторги госпожи де Сталь, восклицающей, что иметь такого императора куда лучше, нежели опираться на конституцию, он отвечает знаменитым афоризмом: «Мадам, даже если Вы правы, я не более чем счастливая случайность».
Ситуация представляется идеальной: благонамеренный император хочет осчастливить свой народ; народ, очевидно, не откажется от улучшения собственной участи, власть и возможности Зимнего дворца огромны. За чем же дело стало?
