Ущелье, где она жила, девять лет назад было совсем глухим, поросшим чертополохом, корявым кустарником и бурьяном, который коровы и овцы не ели. Место было такое дикое, что ни дровосеки, ни пастухи сюда не наведывались. Круглый год здесь летали стаями птицы. Несколько раз в ущелье забредали охотники, но найти в зарослях убитую дичь было почти невозможно, и, изодрав штаны о колючки, они уходили, потеряв всякий интерес к этому месту. Но вот одна крупная государственная школа, спасаясь от вражеских бомбардировок, переехала из соседней провинции в этот безлюдный горный район. Ши Цин поступил в школу служителем, соорудил в ущелье тростниковую хижину и поселился в ней с матерью и женой. Ущелье, примыкавшее к земельному участку, на котором разместили школу, тоже как бы перешло в ее владение. Каждый вечер к реке приходили школьники, пели песни, которые слышны были далеко вокруг. Летом они катались на маленьких лодках, и в зеленых камышах мелькали их белые формы. Ущелье перестало казаться тихим и пустынным.
Прежде Ши Цин с женой жили в деревне в нескольких днях пути отсюда и обрабатывали там арендованную у помещика землю; затем решили перебраться поближе к школе, как только узнали об ее переезде, чтобы навсегда избавиться от старосты, причинившего им много горя. Ши Цин, сызмальства привыкший ухаживать за всходами риса и пшеницы, устроился в школу и стал обслуживать преподавателей и учеников. Но привязанность к земле осталась: при виде плодородного чернозема у него разгорались глаза. Цены на продукты угрожающе росли изо дня в день, прожить на одно жалованье и скудный паек риса было невозможно, и вот Ши Цин по вечерам и в воскресные дни, вооружившись топором, мотыгой и серпом, выкорчевывал кустарник, терновник, выпалывал бурьян. Его жена, ловкая и проворная, успевала дважды приготовить еду, и ее ладная фигура в старом синем платье с засученными выше локтя залатанными рукавами целыми днями мелькала на склоне. Руки ее постоянно были исцарапаны до крови, одежда облеплена трухой и листьями. Даже беременная, она ни за что не хотела оставаться дома. Либо трудилась на огороде, где, кроме овощей, росли пшеница и бобы, либо в поле, где выполняла большую часть работы. Ее усердие вызывало единодушное одобрение приходивших сюда прогуляться жен школьных преподавателей.
Земля щедро вознаграждала супругов: зимой и весной — овощи, летом — рапс и пшеница, осенью — фасоль и фрукты. Все это они меняли на зерно. Откормили свинью, завели кур. Каждые два года у них прибавлялось по ребенку, в хижине всегда было шумно и весело. Когда умерла мать, ее похоронили у самого подножья горы, чтобы душа ее была рядом и помогала благоденствию семьи. В начале апреля и в день зимнего равноденствия они с детьми ходили на могилу и по всем правилам обряда прибирали ее. Никто никогда не вмешивался в их дела, никто не требовал налогов или арендной платы, как будто это ущелье безраздельно принадлежало им. Пришел как-то староста, стал что-то вынюхивать, но, услышав в ответ: «Мы школьные», — ушел и больше их не беспокоил.
