— Эх, проторговался, купчина негодящий! В сусеках шаром покати, так он на мышей пеняет! — Выхватила гребень и убежала, а с ней и подруженьки невесть куда с конских спин сгинули.
Стоят кони, не шевелятся, головы повесили. Пригляделись мы с Соловьем — спят наши скакуны, так без просыпу кикимор и катали! Утром, поди, и не упомнят ничего.
Поздно Соловей спохватился:
— Зря, Кощеич, ты их отпустил… ежели самому невмочь, мы бы с Семой подсобили…
Ничего я не ответил, пошел в избу досыпать. Пущай что хочет думает.
Поутру седлаем коней — один Муромец бодрый да веселый. Мы с Соловьем во всю глотку зеваем, Волчок взъерошенный на солнце греется, распластался, как неживой, кони напиться никакие могут, Сивка на ломоту в костях жалуется. Баба Яга на крылечке пригорюнилась — как в последний путь провожает, даже платочек черный повязала.
— Ты, бабка, на нас тоску не нагоняй, лучше дай совет какой дельный на дорожку.
— Вот вам мой совет: не едьте туда!
Везет нам нынче на советы. Ну да чужим умом все равно жить не будешь, пора бы и свой на деле испытать.
Едем — не торопимся, кони на ходу подремывают, хвостами оводней докучливых отмахивают. Негоже на тот свет спешить — прежде хорошенько обдумать надобно, как после на этот вернуться.
Окликнул я Соловья, кивнул в сторону — лежит у дороги коряга пустотелая, мхом подернутая, а в корнях растопыренных гребень костяной запутан накрепко. Побледнел Сема, сглотнул на сухое горло — купец-то на поверку зрячим оказался, гнилья и задаром не всучишь.
Муромец наших переглядов тайных не разумеет, иным обеспокоен:
— Что делать-то будем, Кощеич?
— Вы же слышали, что Баба Яга присоветовала… тем и займемся.
Мнутся друзья-побратимы:
— Ты уж прости, Сема, мы девиц красть не обучены… поперек чести-совести не пойдем…
— Дурачины вы, — говорю, — простофили! Кто ж вас настоящих девиц красть просит? Изловите мне лягушку болотную, я ее живо царевной-красой оберну, ею царю Вахрамею и поклонимся!
Обрадовались Семы, побежали лягушек ловить. Принесли полные карманы — и царевен, и царевичей, на любой вкус. Выбрал я одну лягушечку посмирней да неприглядней, бросил оземь — встала предо мной девица черновласая, в сарафанчике желто-зеленом шелковом, а по нем шитье изумрудное, разводами.
Обошел Муромец вокруг девицы, в затылке поскреб. Хороша, ничего не скажешь, а что лицом зелена малость, так то на немощь желудочную списать можно. Все, как положено — и коса на месте, и кокошник бисерный, а глазами зелеными так и ведет, так и чарует. Нипочем не устоять Вахрамею против такой красы!
