И она легонько хлестнула нерадивого. Совсем не больно хлестнула, но он... Я видел это собственными глазами! Только что издававший надсадно-капризные вопли, лев Ершик вдруг умолк, опустил виновато голову, и слеза скатилась по усатой морде.
— Как вам нравится? — обратилась ко мне Сидоркина. — Скупая мужская слеза!
Она хотела усмехнуться, но не смогла. Растрогалась.
— Глупый ты. Сам виноват... Ну, иди ко мне. Иди.
Так и быть, пожалею!
Девица с бирюзовыми сережками и косой через плечо намеревалась и на этот раз высказать свое особое, сугубо критическое мнение. Но осеклась, увидя, с какой порывистостью потянулся лев к Сидоркиной, к ее ласке.
Нет, в самом деле, разве можно считать артиста хорошим человеком, если на трех здоровенных псов он приносит из столовой всего две порции супа?!
Пусть это сентиментально, но я жалею, что ничего не сохранилось от прежнего музея цирка. Хоть что-нибудь нужно было сохранить: если не входную дверь, то, скажем, ручку от этой двери. Сколько интереснейших людей бралось за нее!
Теперь, когда здание Ленинградского цирка перестроено, просторнее стало и музею. Теперь он располагает удобным, специально оборудованным помещением. Перенесемся, однако, на четыре с лишним десятилетия назад.
Длинная комната, единственным окном смотрящая на набережную Фонтанки. Зимнее утро. Темень за окном. Но дверь музея уже отперта, на конторке возле окна горит лампа под абажуром, и маленькая старушка, кутаясь в платок (здание старое, всюду сквозняки), делает какие-то записи в толстой книге.
Снаружи, из коридора, доносятся быстрые шаги. Старушка оборачивается. Так и есть: это Василий Яковлевич Андреев.
— Давно пришла, Аня? Я тоже время не терял!..
Брат и сестра неразлучны. Официально Анна Яковлевна даже не числится в весьма ограниченном штате музея, но какую это может играть роль — она всегда и во всем бескорыстная помощница брата.
— Уж и не знаю, Вася, — озабоченно приподымает Анна Яковлевна тонкие плечики. — Столько новых поступлений. Где все это разместить?
Действительно, в музее до невозможного тесно: шкафы и шкафы, стеллажи, папки с бумагами, стопки книг, связки журналов. Такая же теснота и на стенах, сплошь завешанных афишами, гравюрами, рисунками, фотографиями. Кажется, немыслимо отыскать клочок свободного пространства. Василий Яковлевич, однако, не унывает:
— Придумаем что-нибудь, Анечка! Ведь не в первый раз!
Появляется уборщица. Прибрав в соседних помещениях, она озадаченно замирает на пороге музея: как же тут порядок наводить, если повернуться — и то задача?!
