На это он кивнул и констатировал: «Значит так, все же».
После того, как я его заверила, что весь вечер не была ни в своей комнате, ни в Ателье или на галерее, он снова ушел наверх. Это было что-то особенное тогда, последний мирный момент с ним, последние пол часа, когда он дал мне почувствовать, что я ему еще не стала совсем безразлична. Но об этом он своей матери ничего не рассказывал.
После того, как она приготовила постель и привела себя в порядок, Лучия настояла на том, чтобы поприветствовать Йонаса. Так как на свадьбу своей сестры он не приехал, она видела его в первый раз.
Она была дружелюбна, очень дружелюбна. А он представился простодушным, устроил отвратительное кривляние на тему, как много хорошего Роберт ему о ней рассказывал. Как он сожалеет о том, что познакомился с ней при таких печальных обстоятельствах. Изабель при этом дважды всхлипнула.
«Бедное дитя», — сказала Лучия и заключила ее в объятия.
Я не могла этого дольше выдерживать и спустилась на кухню, собрала ужин для себя и Лучии и отнесла все это в столовую. Когда немного позже Лучия спустилась вниз, она была возмущена. «Возьми еще два прибора из шкафа и отнеси все наверх, Миа. Мы все будем есть в моей комнате».
Я бы сделала ей любое одолжение, только не это. Когда я покачала головой, она смотрела на меня, в течение двух минут, молча и потом спросила: «Было это то, что Роберт имел в виду? Ты ведешь себя невозможно, Миа. Что тебе сделал брат Изы?»
И снова я не могла ей ответить. Она бы этого не поняла. Она была не тем человеком, которому можно было это объяснить.
Йонас был еще меньше недели в нашем доме, когда я не могла ночью уснуть. По соседству клянчил Роберт и получил только наглый ответ: «Ты что, не можешь со мной немножко посчитаться? Меня целый день тошнило. Я устала и у меня болит спина. Я не знаю, что со мной случилось».
«Мы должны все-таки нанять санитара, — сказал Роберт. — Я сразу подумал, что это будет для тебя слишком много».
«Нет, работы не так уж много, — сказала она. — Это и не тяжело. Меня только мучает тошнота. Наверное, я просто испортила желудок».
Я хотела пойти вниз, за бутылкой водки. На галерее я заметила свет, идущий из комнаты Йонаса, только одну маленькую полоску. Дверь была не совсем закрыта. И я отчетливо слышала стоны, это звучало почти как рыдание.
Мне было его так жалко в этот момент. Я слишком хорошо знала, как себя чувствуешь, когда ночью понимание вырастает в целую гору, которую нельзя преодолеть. Ночи были непереносимыми тогда, в первые недели.
