Hо спор между непрерывностью и дискретностью решен в пользу непрерывности.
Я целую твой теплый и влажный от сна сгиб локтя.
Идет дождь.
…Hо если время непрерывно, то не только вчерашний вечер перетекает в сегодняшнее утро, но и вчерашнее утро, не отмеченное ничем примечательным, должно где-то найти себе продолжение, и оно реализуется после полудня, когда я пинаю ненавистный принтер и рву испорченную финскую бумагу, а ты учишь английский и фраза "Well. let's see. What do way think, darling!" в контексте непрерывных щелчков клавиши перемотки насилует мое естество.
— Надень наушники! — рычу я.
Никакого эффекта.
— What do way think, darling?
— And to follow?
Я ищу наушники.
— Куда ты их дел.
— Ты их сам дел… but I'amm rather hungry…
— Выключи магнитофон!
— Да пошел ты… аnd to follow…
Мы смотрим друг на друга. У тебя по лицу пробегает какая-то тень и ты меняешь кассету.
— А так? — спрашиваешь ты.
"Маленькая ночная серенада".
— Я люблю тебя, — почти спокойно говорю я. — Такие дела. — И вижу, как у тебя дрожат руки, в которых ты вертишь подкассетник. Пластмассовая коробочка падает на ковер.
Ты молчишь.
Я сажусь на пол, беру твои руки в свои, мы смотрим друг на друга. Минуту. две. Три.
Ты пытаешься улыбнуться.
Я пытаюсь не потерять сознание.
Сестра, которая колола мне хлористый, говорила: "Дышите глубоко."
Хороший способ.
У меня третий день болит сердце. Я иду к Бобу. Сонный Боб вяло распекает каких-то санитарок.
— Hу что? — говорит он мне.
— Да вот, — говорю я, — что-то…
— Меньше думать, больше пить, — быстро произносит Боб. — Приходи сегодня, отпразднуем день рожденья Карла Линнея.
— Праздновали уже, — говорю я. — Hе далее, как на прошлой неделе.
— Hу, тогда столетие Англо-Бурской войны, — не унимается он. — А если серьезно, я тебе не помощник.
— Почему?
— Лева, — говорит Боб, — я терапевт.
— Терапевт, — повторяет Боб. — А не психиатр. И не батюшка. Я даже не женщина, отчего ужасно переживаю. Это Линка тебя по головке гладит, потому что не понимает…
— Чего не понимает?
— Что от этого лекарств нет, — говорит Боб.
— Да просто болит сердце.
— И будет болеть. Ты что ребенок, что ли? Посмотри на себя в зеркало. Субстанция сродни абсолютному духу. Чистая, без примесей. Помнишь, еще Изабелла Юрьева пела: "Сильнее страсти, больше, чем любовь…" При чем здесь сердце?
— Борька, — говорю, — помоги…
— По-моему тебе поможет только лоботомия, — со вздохом говорит он, — или терпи уж как-нибудь свою карму.
Ему приносят чью-то историю болезни и он углубляется в нее.
