Я решил избавить пьяницу от необходимости совершить привычный ритуал, достал несколько бумажек и протянул ему. Он быстро сунул деньги в карман пальто, на случай если я передумаю, но скорее всего — чтобы стая не разобрала, сколько я ему дал. Лояльность не самая популярная черта на улицах. На небе появились облака, и я встал.
Алкаш спросил:
— Простите мою смелость, но что случилось с вашим коленом?
— Один мужик меня избил.
Он эту песню знал и кивнул, в глазах отразились воспоминания о том, как били его. Выглядел он на все двадцать лет. Поинтересовался:
— А вы его избили в ответ?
— Еще нет.
Пока он наслаждался моим ответом, я спросил:
— Почему вы не заведете собаку?
— О, я заводил… только я съел ее.
Он видел людей, которые вешались,
засовывали дуло ружья себе в рот
или взрывали себя. Каким-то образом
он научился выносить то, что видел,
и не обращать внимания.
Геннинг Манкелл.
«На неверном пути»
ДА.
Голосование закончилось, и Ирландия ратифицировала договор в Ницце. Мы впервые голосовали в субботу, причем второй раз по этому вопросу. Теперь открылся путь для расширения, и многочисленные новые страны могли присоединиться к Европейскому союзу. На Шоп-стрит неирландцы улыбались и говорили «Привет!». Обычно они ходили опустив головы, пребывая в глубокой депрессии. Я всегда винил в этом погоду.
Я намеревался навестить свою мать. Зашел в пекарню Гриффина и купил яблочный торт. Как обычно, там была очередь. Один мужчина сообщил:
— Вашингтонский снайпер убил еще одного.
Все высказали свое мнение, и потом, как всегда случается в Ирландии, разговор перешел на политику. Женщина заявила:
— Этот договор в Ницце, он навредит нашему нейтралитету.
Другая женщина, постарше, до сих пор молчавшая, сказала с легким сожалением в голосе:
— Это печенье из Ниццы такое вкусное.
Граттан-роуд всегда была бедным родственником Салтхилла. Здесь был пляж, но канализация проходила опасно близко. Даже в самые солнечные дни воздух здесь был сероватым. Приют находился на пустынной улочке, довольно далеко от моря. Мне пришлось спрашивать у прохожих дорогу. На скамейке сидел старик в матерчатой кепке и меланхолично обозревал горизонт. Когда я задал старику вопрос, мне сначала показалось, что он не услышал. Я хотел повторить попытку, но он откашлялся и сплюнул мокроту почти на мой ботинок. Сказал:
— Тебе нечего там делать, сынок.
Сынок!
Постоянно кипящий во мне гнев готов был вырваться на поверхность. Мне хотелось крикнуть: «Слушай, старый козел, кончай выпендриваться!»
