В больнице вычистили мою одежду, только на рубашке остались блеклые следы крови. Я выглядел потрепанным. Чтобы мне легче было ходить, они выдали мне трость. Я сначала отказался, но вынужден был сдаться. Опираясь на трость, я поблагодарил медсестру, получил запас болеутоляющих таблеток и спустился на первый этаж на лифте. На благоустройство фойе больницы потратили целое состояние, причем бездумно. Оно напоминало зал отправления в аэропорту, с навороченным кофе-баром, огромными растениями в кадках и атмосферой изобилия. Никто не мог найти приемное отделение, и люди потерянно бродили по огромному залу.
Я позвонил по телефону в службу такси, и девушка пообещала:
— Такси будет через двадцать минут. Как водитель вас узнает?
— Я буду в кофе-баре. У меня трость…
Я не успел закончить, как она крикнула:
— Пять девять, забрать пассажира в больнице, старик с тросточкой.
Клик.
Я постарался не думать об этом, осторожно сел и получил кофе. Услышал:
— Джек!
Повернулся и увидел приближающуюся Энн Хендерсон. Мое сердце забилось. На ней были грубые брюки и обтягивающий желтый свитер; рукава закатаны, чтобы продемонстрировать легкий загар. Казалось, что ее обручальное кольцо испускает сияние. Она спросила:
— Можно сесть?
— Конечно.
Как всегда, при виде Энн у меня замерло сердце. Я повесил трость на край стола. Энн бросила на нее быстрый взгляд, и я проговорил:
— Меня только что назвали стариком.
Это ее задело, и я немного обрадовался. Черт, я хотел расстроить ее еще сильнее. Она сказала:
— Я ужасно сожалею.
— Что я старый?
Она покачала головой, слегка раздражаясь, потом объяснила:
— О том, что с тобой случилось.
— Не ты же меня била.
— Но это произошло из-за меня. Я рассказала Тиму о нашей встрече, и он от ревности написал тебе записку, — пояснила она. И добавила: — Но я ничего о записке не знала до того, как тебя покалечили.
Я промолчал. Если она надеялась на понимание, то у меня в запасе его уже не осталось. Я опустил ложку в чашку, начал энергично мешать кофе. Энн протянула руку, чтобы коснуться меня, но я рявкнул:
— Не смей.
Она отшатнулась, будто ее укусили. Я сказал:
— Он приходил меня навестить, твой муженек. Он не захватил ни винограда, ни клюшки, но он хотел, чтобы мы обо всем забыли. Что ты по этому поводу думаешь, Энн? Должен я все забыть, может быть, заказать мессу и каждый хромой шаг посвящать душам, мучающимся в чистилище? Ты считаешь, я так должен поступить?
Лицо Энн исказилось от боли, каждое мое слово — а я говорил медленно — глубоко ранило ее. Она тяжело вздохнула:
