И Мишка пропал.
Он плохо помнил, что было дальше. Запомнил обрывки собственного пьяного бреда, сводившегося, в основном, к восхищению ее красотой. "Египтянка… гречанка…" Потом что-то про Таис Афинскую, Александра Македонского и про "триста веков до нашей эры"…
Невнимание слушателей не умаляло его вдохновения. Женщины продолжали вполголоса разговаривать, игнорируя надоедливого старика. Но когда Мишка по второму кругу затянул оду "солнцу красоты", муза окинула старика с головы до ног враз отрезвившим его взглядом. Вспорхнувшие черные ресницы явили знакомое презрение и брезгливость. И Мишка вдруг увидел себя словно со стороны — давно немыт, небрит и нечесан; растянутые дырявые треники и стоящий от грязи свитер…
Кажется, его позорного бегства даже не заметили.
Протерев рукавом пыльный осколок замызганного зеркала, Мишка пришел в ужас. Пару минут проведя в ступоре, он решительно открыл старый сундук со всяким барахлом, что не получилось пропить. Раскопав кучу слежавшихся вещей, Мишка выволок и торопливо натянул на себя лоснящиеся брюки непонятного цвета и фасона, и когда-то белую рубашку. Поверх надел поношенный, но сравнительно чистый малиновый пиджак с потускневшими пуговицами, некогда выменянный у какого-то зека, бывшего деляги.
Пиджак оказался мал и узок, рукава не закрывали запястий. После безуспешной попытки распутать давно не стриженые космы, Мишка нахлобучил на голову старую фетровую шляпу с обгрызенными мышами полями и устремился обратно во двор.
Вздохнув с облегчением — женщины сидели на прежнем месте — Мишка поспешно сорвал в чужом палисаднике несколько астр, подбоченился и зашагал к скамейке.
Завидев его, соседка поперхнулась на полуслове и прижала к себе ребенка. А черноокая дива уставилась на Мишку широко распахнутыми глазами, в которых весело плескалось солнце.
Мишка прокашлялся и сипло затянул некогда любимый романс:
— О, голубка моя…
Смуглая муза запрокинула голову, всплеснув руками, блеснула зубами — и по двору раскатился звенящий смех. Тут же смех полетел отовсюду — хохотала молодая соседка, хихикало ее глупое дите, громко ржали из открытых окон родственнички…
Мишка постоял, опустив руки и уронив на землю астры, потом повернулся и ушел в свой подвал.
До самой зимы его никто не видел. Он уходил и приходил тайком, опасаясь попасться на глаза соседям. А те и не тревожили его — дачно-ремонтный сезон был позади, и до старого пропойцы никому не было дела. А под Новый год пришел участковый милиционер и потребовал предъявить ему подозреваемого в краже.
