— Двадцать три семьи, напоминаю, самые уважаемые граждане Коацаока. — Снова кивок и самый молодой ацтек протянул предводителю неприметный мешочек, содержимое которого тихо звякнуло. Амантлан развязал пестрый шнурок, опустил большую руку внутрь и достал пригоршню мелких золотых пластинок. Отсчитав положенное количество, любовно взглянул на лицевую сторону, где поблескивала оскаленная морда ягуара, протянул их Халаке-Ахава. Тот бережно спрятал пластины, предварительно пересчитав их.
Амантлан вынул трубку изо рта и положил ее рядом с собой — это означало конец переговорам. Халаке-Ахава, бережно прижимая к груди золотые пластинки, покинул ацтеков. К сожалению, он не знал, что уносимые им пластинки не только не служили защитным знаком при осаде или нападении на город, а наоборот, были условным сигналом любому ацтекскому воину-ягуару, что в этом доме живут богатые люди и есть, чем поживиться. Так ацтекский предводитель Амантлан наказывал предателей в покоренных городах, которые подлежали полному уничтожению.
Копан из рода Кокомо, правителей могущественного города Майяпана, халач-виник приграничного города-государства Коацаока умер на рассвете, оставив землю, которой правил долгие годы перед угрозой захвата и раздираемой внутренними противоречиями. Он так и не успел ничего сообщить своему сыну, которого к нему не допускали. Возможно, эта изолированность и беспомощность и подорвала его силы. Он умер тихо, но обнаружили это только ближе к полудню.
Первому весть сообщили Кинич-Ахава, который в этот момент беседовал с матерью. Женщине удалось скрыть невольную радость. Она разрыдалась и, упав на пол, заботливо перенесенная сыном на свое ложе, в течение дня больше не поднялась.
Уичаа дала волю слезам, сама не зная, от чего она плачет больше, от радости, что свободна, или от жалости к себе, что столько лет провела с человеком, который был ей безразличен, с которым она так и не смогла найти общее понимание. Уичаа не мучалась догадками. Она просто плакала и получала от этого настоящее удовольствие.
На следующий день прибыли послы ацтеков, которым сообщили о смерти халач-виника Копана и трауре, в который будет погружен город, пока все церемонии не будут завершены. Ацтеки выразили соболезнование, скрыли недовольство, но перенесли дату на получение выкупа на первый же день после окончания траурных церемоний.
Пришедшая в себя, и снова надевшая надменную маску, Уичаа до хрипоты спорила теперь с сыном, который хотел похоронить отца по обычаю семьи Кокомо. Но Уичаа, как всегда, стремилась соблюсти свою выгоду, снова была против желания сына. Ей совершенно не хотелось, чтобы облик Копана преследовал ее, когда она заходит в молитвенный дом.
