- Осторожно! У него нож и пистолет!
Очевидно, шум заставил всех ночных пташек выползти из своих темных углов, потому что раздался еще один вопль «Вот он!» и, выглянув из своего укрытия, я увидел, как кто-то мчится по освещенной тропинке, а за ним гонятся. Секундой позже передо мной промелькнула еще одна тень, нырнувшая в темноту. Я представил, как толпа ловит меня, бьет, рвет на куски… Я заслужил это. Мне почти хотелось этого!
Я встал, стряхнул с себя прилипший мусор и не торопясь пошел по дорожке, ожидая, что в следующее мгновение меня схватят и швырнут на землю, в грязь. Но скоро впереди показались огни Пятьдесят девятой улицы и Пятой авеню, и я вышел из парка.
Обдумав случившееся в безопасности моей комнаты, я был потрясен его откровенной жестокостью. Воспоминания о том, как выглядела мама перед тем, как родила Норму, пугают меня. Но еще страшнее то, что мне хотелось быть пойманным и избитым. Тени прошлого цепляются за ноги и тянут меня вниз. Я открываю рот, чтобы закричать, но нет голоса. Руки дрожат, мне холодно. Шум в ушах.
10 июня.
Мы в реактивном самолете. Скоро он взлетит и направится к Чикаго. Этот отчет обязан своим существованием Барту, которому пришло в голову, что я могу продиктовать его на магнитофон. В Чикаго его перепечатают. Немуру это понравилось. Он даже настаивает на том, чтобы я диктовал до последней возможности: такая запись только украсит его доклад.
Итак, я сижу в отдельной кабинке самолета, направляющегося в Чикаго, стараюсь научиться думать вслух и привыкаю к звуку собственного голоса. Надеюсь, машинистка не станет переносить на бумагу все эти «хм», «это самое» и «ах» и сделает отчет удобочитаемым. Мысль о том, что сотни людей будут слушать мои излияния, парализует меня.
Голова совсем пуста, но сейчас важнее чувства, а не мысли.
Идея полета в воздухе ужасна сама по себе. До терапии я не сознавал, что такое самолет, не мог связать виденное в кино и по телевизору с грохочущими серебристыми птицами, проносящимися над головой. Сейчас же меня мучает одно: а что, если мы разобьемся? От этого у меня мурашки по коже и мысли о том, что я не хочу умирать. Почему-то вспоминаются споры о Боге.
В последнее время я часто думал о смерти, но не о Боге. Мама иногда брала меня с собой в церковь, но я не видел никакой связи между церковью и богом. Она часто говорила о нем и заставляла меня молиться по вечерам, но все это мало меня трогало. Бог представлялся мне дальним родственником с длинной бородой, сидящим на троне (как Санта Клаус в универмаге, который сажает тебя к себе на колени и спрашивает, хороший ли ты мальчик и что тебе подарить).
