Пока они пили и разговаривали, Фабрицио смотрел на руки Никколо. Он знал, что когда-то руки мастера были нежными, как у девушки. Теперь они покрылись рубцами, стали настолько исцарапанными, огрубевшими, мозолистыми и заскорузлыми, что казалась чудом их способность держать что-либо кроме неотесанных глыб гранита. Они напоминали ломти сушеной телятины, изрытые сотнями ударов молотка для отбивания мяса.
Эти руки всеми возможными способами били и ранили долотом, ножом и пилой. Порезы, ссадины, разрывы. На левой руке отсутствовал кончик указательного пальца, там, где прошло долото, осталась небольшая ямка. Несколько десятков кленовых и сосновых заноз виднелись под кожей, словно хвоя, вмороженная в лед. Сама кожа была сожжена и покрыта пятнами от растворов кислоты, напоминая полусгнившие страницы, вырванные из размокшей рукописи.
Священник дивился тому, что скрипки, вышедшие из этих грубых рук, были нежнее, чем младенец Иисус на руках Мадонны Боккаччино в церкви Святого Сигизмунда.
Никколо наклонился через стол к Фабрицио, шевеля руками, словно движения помогали ему что-то вспомнить.
— Видел твою последнюю картину во дворе в монастыре Святой Лючии. Как она называется? Исступление святой Агаты?
Омеро поднял кубок:
— Вы заметили? Она похожа на герцогиню.
— Действительно я писал ее с герцогини, — сказал Фабрицио, обращаясь к Никколо.
Омеро повернулся к священнику:
— Как вы смогли передать этот взгляд?
— Какой взгляд?
— Я бы сказал… взгляд плотской невоздержанности.
— Омеро, прошу, прояви немного почтения к своему хозяину.
Фабрицио улыбнулся:
— Ничего страшного, Никколо. Я знаю, он спрашивает по простоте душевной, не познав в жизни ни одной женщины.
— Не то что вы, Дон Фабрицио? — Омеро хитро на него посмотрел.
— Довольно, Омеро. Через минуту мне придется отправить тебя домой.
Образ герцогини засиял в его сознании. Священник сделал большой глоток вина, одновременно пытаясь успокоиться и воздать честь удивительно пылким воспоминаниям.
Омеро обиженно отодвинулся. Вдруг, позабыв об этом разговоре, он снова наклонился вперед, глядя на большой неглубокий карман, пришитый к черной сутане, где священник держал руку.
— Что вы там делаете?
Фабрицио достал из кармана четки из небольших черных стеклянных бусин.
— Я касаюсь своего волшебного талисмана.
Он показал крошечное металлическое распятие на конце четок.
— Прикасаясь к распятию, я сохраняю спокойствие, тревоги отступают, — объяснил он Никколо.
Собеседники посмотрели на фигурку Христа, от непрерывных прикосновений его тело совсем стерлось, остались лишь ноги, руки и голова, словно их распяли по отдельности.
