После чего, к нашему удовольствию, следовал столь же долгий и придирчивый выбор вина — и столь же неизменно заказывался графинчик красного. Если бы не существовало такой вещи, как счастье, мир был бы более уютным местечком. Теперь, оглядываясь на те времена, я должен признать, что в определенной мере был счастлив. Я был не беден, а без гроша в кармане — разницу мне объяснил Скуйлер, — совсем другое дело, когда вы молоды и здоровы и все еще кажется достижимым.
Я жил в Париже, городе, о котором всегда мечтал (даже оказавшись во Франции, я все время называл себя франкофилом). И главное, впервые в жизни я стал частью группы. Как я мечтал об этом в школе! Теперь у меня была компания, и я так радовался своей принадлежности, что иногда, глядя на другие компании, группы приятелей, которые собирались в кафе или ресторанах или жались друг к другу в очереди в кино, я гадал, как удается им существовать, не зная меня и моих друзей, не завидуя нам и не стремясь к нам присоединиться. (Не берусь судить, есть ли во всем этом какой-нибудь смысл…)
Однако имелось и «однако» («однако» всегда находится). Мне не было, как говорят французы, «уютно в собственной шкуре». Конечно, говорил я себе, я счастлив, насколько это возможно. Тем не менее, как заметил еще Паскаль, у сердца бывают резоны, о которых сознание ничего не знает. Резоны имелись, как я обнаружил, не только у сердца, но и у члена.
Вот представьте себе, например, молодого человека, с которым я оказался-таки в постели; встретил я его не в одном из гей-клубов, где торчал без всякого успеха, а перед аптекой на Сен-Жермен-де-Пре, пресловутым прибежищем продажных мальчишек. Я по глупости принял его за поджидающего клиента профессионала; только поэтому я сделал ему неловкое, но недвусмысленное предложение.
Он был великолепен: узкобедрый красавчик благородных кровей, с пухлыми губами, пламенными темными глазами и лебединой шеей, которая становилась еще длиннее, когда он выходил из себя (это позже мне пришлось испытать). Одет он был превосходно, и хотя, околачиваясь так близко от выстроившихся рядком проституток мужского пола, словно приглашал неверно истолковать причину своего присутствия, нужно было быть сумасшедшим вроде меня, чтобы вообразить, будто такое изысканное существо, мальчик из такой несомненно bonne famille[38] может участвовать в этом промысле.
Я только что получил в «Берлице» жалованье и был готов заплатить за удовлетворение своих фантазий — фантазий, которые чуть не вызвали у меня эякуляцию (я представил себе, как объект моих желаний садится мне на лицо голым задом), но еще не успел заговорить о деньгах, когда до меня дошло, что молодой человек не сразу понял, за кого я его принимаю. Однако по какой-то причине, которой я так и не узнал, — разве что ему взбрело на ум посмеяться, а не оскорбиться таким ужасным faux pas,
