— Я думал, вы и слышать обо мне не хотите.
— Ты нас просто не понял, вот и все, — объяснил Рашид Хшиша.
Сейф с интересом проследил за тем, как насекомое взлетело и тотчас же уселось на открытую рану — ожог.
— Пить… Пить… — стонал обгоревший человек, не в силах ни дотянуться до стоявшего у изголовья стакана с водой, ни прогнать муху, которая, явившись на водопой, не отрывалась от пурпурного источника, огибавшего его шею, словно ожерелье из кораллов.
Уборщица прошла, даже не взглянув в его сторону…
— Пить…
Хромой сосед отлил немного воды и поднес стакан к его губам. Человек глотал жидкость, хлюпая, как засорившаяся сливная труба, которую прокачивают вантузом. Казалось, проглоченная вода сочилась из его гортани, словно магма из мяса и слизи.
— Пожарный, — пояснил Сейф. — Сегодня утром пострадал при взрыве бомбы.
— А тебя где угораздило? — спросил Хшиша.
— Во время зачистки.
Старик с завязанными глазами сел на кровати и испустил животный вопль. Открыв рот, он так и замер: застывшее тело, одеревеневшие конечности, запрокинутая голова; весь его облик словно вопрошал небытие.
— В деревне, — продолжал Сейф. — Я приказал моим людям бросать слезоточивые гранаты, потом рванул в эту кашу. Кромешная тьма, вокруг газ…
Короткий выдох:
— …Один из этих мерзавцев выстрелил мне в спину.
— Рана опасная? — спросил я.
— Пуля скользнула под бронежилет. И вылетела с другой стороны, спину обожгла. Меня спас мой напарник, Колбаска-Фри.
— Больно? — поинтересовался Рыба.
— Немного.
Рашид, нетерпеливо:
— Ему ведь больно дышать, что ты лезешь?
Рыба, смутившись:
— Я ведь человек вежливый, милостивый государь, вот и интересуюсь, как люди себя чувствуют.
— А я невежлив, что ли, кретин?
— Вот доказательство, — сказал Рыба, поворачиваясь к Сейфу. — Вот доказательство его вежливости, разве не так?
Больные больше не стонали. Слепой старик вслушивался в тишину.
Рыба замолчал.
Стены здесь не красили уже лет десять. Из-под тонкого слоя штукатурки проступал столетний камень, неровный, обтесанный прямо в скальной породе, придававший этому помещению вид темницы, карцера, где растерзанные тела, мучимые болью, пытались спастись от внушающей ужас неподвижности ада.
— Просто мне уже осточертело делить свое полицейское жалованье с вами, вот вы и обозлились.
— Слушай, свои бабки можешь оставить при себе, — ответил Рашид. — Это вопрос принципа, вот что.
— А у тебя, Рашид, оказывается, теперь есть принципы? — проговорил Сейф отстраненно.
