«Видите ли, апокалиптическая атмосфера, этот конец света, переданный образами, взрывается грозным богоявлением, да, именно это я и хотел сказать, грозным богоявлением, когда при строительстве метро находят древнеримские фрески, которые на сквозняке разлагаются, обращаются в пыль, пропадают, как фотопленка, открытая живому сиянию дня. Гибель художественного кино. Вот что хотел сказать этот великий режиссер, этот волшебник». Нет, это слишком занудно.
В итоге он сел на место Р. и столь усердно поработал на машинке правым указательным пальцем, что окончательно ее доломал.
Затем он выдал блистательную импровизацию о старых машинках, которые, будь они так хороши собой, во вкусе конца или начала века, — зависит от модели, — не стоили бы того железа, что на них пошло. Молодая женщина рассмеялась.
Занимался день. На улицах не было даже кошек. Хамид Каим недавно закончил университет. Преподаватели удостоили его труды оценки «очень хорошо». Он шел пешком в окутавшем город розоватом свете. Полгода проскитавшись по миру вместе с Али Ханом, он вернулся в университетскую аудиторию. Один его высокопоставленный родственник, имевший вес в Алжирской народной армии, отменил тяготевшее над ними обвинение в государственной измене. Хамид Каим не испытывал гордости. Когда он спросил у родственника, которого почти не знал, не известно ли ему хоть что-нибудь о Самире, пузатенький полковник поднялся с места и прошелся взад-вперед по казарменному помещению — пустой комнате, где на стене над металлическим письменным столом висел чей-то портрет, цветная фотография. Полковник воздел руки, бормоча что-то сквозь зубы, и тяжело опустился на стул.
— Она умерла, — объявил он Хамиду Кайму. — А тебе и твоему приятелю повезло — вы живы.
Он поднял глаза и взглянул на фотографию усопшего тирана. Человечек с тонкими жиденькими усами. Потом выжал из глаз несколько слезинок и провел рукой по крышке стола.
— С тех пор как его не стало, все уже не так, как прежде, — снова заговорил он. — Все меняется с невероятной быстротой. Трудные пришли времена. Каждый требует свой кусок пирога и дерется за него, оскалив клыки, как шакал.
Хамид Каим не осмелился спросить, чувствует ли он, как у него прорастают резцы. Времена не изменились. Времена никогда не изменятся. Сникший, он вышел из кабинета, сбежал по лестнице, пересек двор казармы, где строевым шагом ходили молодые солдаты, наполнявшие голубое небо воинственными песнями.
