— Вы полагаете, что стремление к власти отвратило их от Бога? — спросил я г-на Хана.
— Ты и вправду думаешь, что такое стремление у них было? — задал вопрос Мурад.
Амель Хан:
— Религиозные партии — это прежде всего продукт системы, утвердившейся после обретения страной независимости; они никак не связаны со всей этой фантасмагорией о Боге и людях, бизнесе и политике.
Слушая ее, Мурад таял, и это уже становилось неприличным. Мне хотелось дать ему пинка, привести в чувство.
В дверь позвонили. Г-жа Хан поднялась. Али Хан замолчал.
В комнату вошел человек высокого роста. На нем была рубашка с короткими рукавами, светло-голубые джинсы и серые туфли.
— Я прервал вашу беседу, — сказал Хамид Каим. — Мой самолет вылетел с опозданием. А приземлиться в этой крепости — дело непростое.
— Мы говорили о всплеске фундаментализма в Алжире, — подытожил Мурад.
— Все наши концепции были разработаны ФНО, — вступил в разговор Хамид Каим.
— Вы арабы и арабами останетесь! — произнес Али Хан, поднимаясь и раскрывая объятия, счастливый, что наконец свиделся с другом.
— Вы мусульмане и останетесь мусульманами, — сказал Мурад, в свою очередь вставая с места, чтобы пожать журналисту руку.
— Вы окажетесь в дураках, а мы сделаемся богачами! — смеясь, подлила масла в огонь Амель Хан.
Мурад вскочил на низкий столик и принялся лихо отплясывать на нем. Фарфоровая посуда полетела на пол. Амель Хан едва не задохнулась от смеха. Мурад протянул вперед руку и из сжатого кулака выбросил в сторону пришедшего обвинительный перст:
— Только не он, о достойный сын Югурты![11]
— Уж не течет ли в его жилах нечистая кровь? — не удержался и я.
Они покатились со смеху: до того комичной показалась им точная копия бывшего министра нефти и газа, который, натужно вопя, кормил их благоглупостями о вечных ценностях алжирского народа.
— Каюсь, — сказал Хамид Каим отнюдь не покаянным голосом. — По матери я не кабил.[12]
— Вот, я же вам говорил… Я же вам говорил! — орал Мурад, вращая глазами. — Сделайте его арабом, дабы наверняка его уничтожить, писал Ибн Хальдун.[13]
— Еретики! — воскликнул журналист.
Сраженная приступом хохота, Амель Хан откинулась назад. Ее юбка поползла вверх, приоткрыв бедра. Из этого зрелища мы с Мурадом не упустили ничего. Она заметила хищный взгляд Мурада и села прямо.
Покраснела. Странно.
Когда все успокоились, Али Хан спросил:
— Помните похороны Бумедьена?
— Все плакали, — сказал Каим, вспоминая огромную толпу, провожавшую вождя к его последнему земному пристанищу.
