Здравствуй, Катерина, пока господь дает тебе здоровье,
И веселись, пока с тобой веселье…
Но придет час, его же знает небо,
Восплачется весь мир и сердце наше богу обнажится.
Какие превосходные стихи!
– Совершенно верно изволите говорить, ваше превосходительство.
В середине длинного монолога чтец с неудовольствием обратился к одному из слушавших помещиков:
– Петр Мироныч, ты бы шел в сад. Ты привык у себя на хуторе после обеда отдыхать.
– Я ничего, ваше превосходительство.
– Как ничего? Храпишь!..
– Это вам так показалось. Я слушаю с великим удовольствием.
Дойдя до сцены Ляпунова с Екатериной, он вскакивал со стула, бросал книгу, схватывал кинжал и кричал, подражая трагику Каратыгину:
Пей под ножом Прокопа Ляпунова,
Пей под анафему святого царства!..
– И эти стихи какой-то Островский вложил в уста пьяному купцу в своей комедии. И как это просмотрело третье отделение? Недоумеваю! Пьяному купцу, которых мы встречаем около винного погреба Костюрина. Я, разумеется, написал об этом в Петербург.
После чтения пили шампанское и шла беседа о драматическом искусстве. Говорил один хозяин.
– Вот если вы мне сделаете честь, пожалуете ко мне в четверг, я вам прочту «Горе от ума» и расскажу вам кое-что, чего вы не слыхали. Вероятно, вы не знаете, что Фамусов списан с моего дяди, Филат Матвеича, известного декабриста… Конечно, это между нами… А Репетилов… ну, да это до четверга.
Истомленные чтением гости, выпивши по нескольку бокалов шампанского, расходились.
Вот к этому-то учителю и попал Райский. Мучил он его чуть не каждодневно, в продолжение целого сезона, закармливал его роскошными обедами, называл его своим дорогим учеником, делал ему подарки и, окончательно научив его, как играть не надо, вселил в него полное отвращение к его прежним сценическим приемам. Райский сделался отличным актером.
После святой недели драматических художников больше не было видно в Белой зале; все они двигались по предназначенным им пунктам: кто плыл по Волге, кто переваливал Уральский хребет, кто кочевал в степи, направляясь к южным городам, кто стремился к берегам Азовского и Черного морей, кого забрасывала судьба на конечный пункт Российского государства – на устье Северной Двины. И все это двигалось, совершая как бы предопределение. Ничто не останавливало: ни дальность пути, ни скудость средств при передвижении, ни перспектива разных сценических неудач – равнодушие публики, которую актеру часто приходится смешить «сквозь незримые ей слезы», и других случайностей. Вперед, в храм славы, в храм искусства, в храм восторгов и самообольщения, в храм злобы и зависти! Вперед, в мир сплетен, в мир нескончаемых интриг, в мир озлобленного самолюбия и коварства!
