— Вот последний мазок и положил, Николай Андрианович. Более вас утомлять не стану. Сам допишу и тут же по окончании вас извещу.
— А коли так, не соблаговолили бы вы, Дмитрий Григорьевич, у меня сегодня и зарплату принять. Ну как ваш нарочный с портретом меня дома не застанет. В долгу быть не хочу.
— А уж я, Николай Андрианович, тем паче. Смолоду наперед денег не брал. Что уж на старости-то меняться. Нарочный вас не застанет, подошлете деньги, как удобно будет. Нужды нет.
— Воля ваша. За сим честь имею.
— Может, задержались бы, Николай Андрианович, — вместе с Александром Александровичем чайку бы попили? Агапыч вмиг стол накроет…
— Благодарствуйте, Дмитрий Григорьевич. Только вон вижу к крыльцу карета господина Губерти, зятя моего, подъехала — к сестрице надобно торопиться. Племянника мне она принесла, так на крестины.
— Святое дело, батюшка, святое дело. Езжайте, и от меня родильнице поздравления передайте. Портретом-то моим довольна ли?
— Была предовольна, да батюшка к себе в Шурово забрал. Так что позвольте откланяться.
Художник гостя до лестницы проводил. Возвращается медленно. Руками большими белыми за дверной косяк ухватился. Передохнул. Опять в путь пустился. К мольберту подошел, полотно накинул.
— Может, чайку попьете, Александр Александрович. Я и сам-то после работы с удовольствием бы выпил, и вам, сударь мой, на пользу: бледны вы очень.
— Что вам о чужих недугах толковать, Дмитрий Григорьевич! Вам, вижу, своих хватает.
— Хватает, батюшка, ой как хватает. Ревматизм проклятый руки-ноги изломал. Иной день так возьмется, что хоть в голос кричи. Сказать стыдно: писать стал сидя, как портреты доводить приходится. Слава богу, руки-то еще ничего, а колени… Что это я разболтался, хуже Агапыча. Ко мне-то вы как, Александр Александрович, с визитом или по делу?
— Угадали, Дмитрий Григорьевич, — по делу и очень срочному.
— Всегда рад служить, если сил хватит.
— Я к вам с заказом, Дмитрий Григорьевич.
— С заказом? Кого же хотите, чтобы написал?
— Меня, сударь, меня самого.
— Что ж, дело хорошее. Только покуда я справлюсь…
— То-то и оно, Дмитрий Григорьевич, спешить мне надо. Очень спешить. Потому и просить вас хочу поторопиться.
— Вот это труднее.
— Знаю, все знаю! Но вы и меня поймите — срок мой болезнью назначен. Ее не обманешь, отсрочки не выпросишь.
— О, Господи… Что уж вы сразу так. Бог милостив.
— Всему свой срок приходит, Мастер. Вам ли этого не знать. Да и обстоятельства тут такие. Завещать мне портрет одной персоне надобно, а она со дня на день в Россию прибудет и, Бог весть, надолго ли задержится. Так ли, так ли — все равно спешить надо. Неужто бы мне самому портрет запонадобился. Было время, может, и было на что посмотреть, а теперь что — память одна.
