Звонила Маша. Это само по себе было сюрпризом.
(Она как-то заглянула ко мне домой и обнаружила нераспечатанную пачку презервативов прямо на телефонной полочке. Очень обиделась: то ли решила, что презервативы предназначались ей, то ли, наоборот, догадалась, что не ей. С тех пор мы почти перестали общаться. Кошка на сене.)
Маша говорила коротко и отрывисто:
— Николай Николаевич пришёл в себя. Требует вас с Гариком для инструктажа. Гарик прилетает завтра около трёх. Ты должен быть в больнице в половине десятого — сразу после обхода. Так что, — тут Машка перешла на язвительно-вежливый тон, — все твои ночные развлечения придётся слётка подсократить.
— Я, между прочим, на работе! — возмутился я, но трубка уже замолчала.
Ничего не оставалось, как пожать плечами, выругаться в пространство и отправиться искать Лешку, чтобы отпроситься у него пораньше.
Когда я появился в больнице, Маша уже расхаживала по вестибюлю, демонстративно поглядывая на часы. А чего, спрашивается, поглядывать, если я пришёл даже на три минуты раньше? Приняв из Машиных рук халат и накинув его поверх пиджака, я бодро направился к двери с надписью «Реанимационное отделение».
На Николаича было жутко смотреть. Так, наверное, выглядели святые великомученики: скелет с глазами, просветлённый до идиотизма взор, заторможенные движения. Неудивительно, что народ старался таких типов как можно скорее канонизировать и отскочить подальше от страстей господних.
У нас с Машей такой возможности не было. Мы осторожно приблизились к одру и остановились в нерешительности. Николай Николаевич, продолжая роль святого угодника, безмолвно внимал небесам. Безмолвствовали и мы. Казалось верхом неприличия говорить вблизи тела не от мира сего. Мы ждали глас. И был глас. И сказал он:
— А позовите-ка санитарку. И пусть судно захватит.
Мы с Машей с позорной поспешностью бросились за санитаркой и весь процесс эксплуатации судна проторчали в коридоре. Когда нам было дозволено вернуться, взор Николаича потерял очарование мученичества и внутренней сосредоточенности. Да и сам больной выглядел значительно менее несчастным.
— Другое дело! — бодро, хотя и слабо произнёс Николаич. — А то пока её докличешься. Теперь я готов все объяснить. Я тут немного поразмышлял на досуге и кое-чего понял. Все очень плохо… Кстати, а Гарри Семёнович когда быть изволят?
— Через несколько часов, — торопливо сообщила Маша.
— Хорошо. Тогда общую картину обрисую попозже. Два раза подряд я это просто не одолею. А сейчас — краткие рекомендации на тему «Что делать?». Машенька, вы давно не были в отпуске?
