— В зале играет пианист, — возразил один из немцев.
— Мы ему скажем, чтоб не играл.
В эту минуту к стойке подошли несколько венгров и поляков, которые тоже хотели посмотреть футбол.
— Всем места здесь все равно не хватит, — сказал я.
— А, черт, ну ладно.
Кроме телевизора я отнес в зал батарею бутылок, и в считанные минуты ворчание прекратилось — все увлеклись матчем. Время от времени я подходил проверить, хватает ли вина; источники шумно реагировали на ход игры, и в зале стоял разноязыкий галдеж.
Надежде вскоре надоело притворяться, будто она слушает радио. Ее взгляд перебегал с одного предмета на другой, но меня она как бы не видела. Подливая ей коньяку, я увидел сквозь дым, что она плачет. На всякий случай я решил не отходить и, действительно, через минуту услышал ее дрожащий голос: "Мне так скучно, так плохо!"
— Может быть, я могу что-нибудь для вас сделать? — спросил я.
— Да, помочь мне выбраться из этого проклятого лагеря.
— Боюсь, что такие вещи от меня не зависят, — сказал я, — но ведь здесь никого насильно не держат. Не хотите оставаться — уезжайте.
Надежда погасила сигарету и тут же закурила новую.
— А куда мне ехать? Кого я знаю в Западной Германии? Мне даже нельзя вернуться домой — там меня сразу посадят. А здесь меня целыми днями допрашивают какие-то хамы. Неужели им не понятно, что я всего-навсего школьная учительница? Что им от меня нужно?
— Этого я не знаю, но хамить, конечно, нехорошо.
— Прямо не люди, а какие-то скоты.
— Да, это очень неприятно. Я бы на вашем месте уехал.
— Куда?
— Может быть, наши сотрудники помогут вам с работой?
— Только если я отвечу на их вопросы, иначе меня отправят в лагерь для беженцев.
— А почему вы не хотите на эти вопросы ответить?
— Потому что они омерзительны. Притом ко мне самой не имеют никакого отношения. О себе я готова рассказать все, что угодно, а чужая жизнь меня не касается.
Она сделала большой глоток коньяку.
— Может быть, вам надо ненадолго переменить обстановку. Вы уже успели познакомиться с Франкфуртом?
— Я там вообще не была. В Западной Германии я успела познакомиться только с лагерями да с помещениями для допросов.
— Так, может, вам туда съездить?
— Тут больше нет русских, а с этими кошмарными типами, — она показала на сидящих в зале, — я ехать не хочу.
— Может, нам съездить вдвоем?
— Но вы — официант.
— Это только пока я в армии; потом все изменится.
— И не офицер?
— Нет.
Я опасался, что окончательно упал в ее глазах. Надежда глубоко затянулась и, выпустив дым, вздохнула так, будто получила приглашение от прокаженного. После долгой внутренней борьбы она поинтересовалась:
