Будто кто ударил по сердцу Щелкана. Еще и еще забилось оно в груди у него сильней. Шибче, шибче...
Перед ним как есть Сулея. Он подался к ней. Вспыхнул, как огонек, и вдруг осекся и потух.
— Говори, кто тебя послал? С какой вестью прибыл? — спросил сурово он гонца.
Не враз Сулея опознала в богатыре Щелкана. Ведь не один год прошел, как Щелкан родной аул покинул, чтобы мстить потом за поруганную честь и бороться за волю, как учил дед Влас.
И то ли годы взяли свое, то ли Аленины заботы, а может, то и другое вместе — шибко Щелкан возмужал. В плечах раздался, с лица рябины сбежали — ветер и солнце выжгли их.
Один рубец алел от огня костра на лбу да второй на щеке чернел.
Ближе подошел Щелкан к гонцу. Обжег Сулею взглядом один раз, второй, посмотрел на нее, как когда-то за курганом, хоть девушка в одежду воина была одета.
Поглядел — и Сулея узнала в этом богатыре Щелкана.
— Щелкан! Это ты?—спросила она его.
— Узнала?
— Щелкан! Щелкан! — не стыдясь мужиков-рыбаков, кинулась Сулея к Щелкану. — Как я тебя искала. Косулей рыскала по горам.
— А Кудаш? Наложницей ты разве его не стала? — спросил Щелкан.
Все-все рассказала Сулея Щелкану: как она сбежала от Кудаша, как она его, Щелкана, искала, как пряталась от погони Кудаша.
— А он и посейчас меня ищет. Не сам, а его слуги.
Потом чуть-чуть слышно добавила:
—- Эх, Щелкан, Щелкан. Сердце воли просит, там неволя — страшней ямы для пленников и врагов. Кудаш лютый. От самых кыргызов до гор поднимается народ, не слыхал, поди? На тарханов. Кругом слезы. Подмоги просит батырь Юлай... Кудаш земли продает. Народ с Земли гонит. Скот себе!..
И чем больше говорила Сулея, тем суровей становилось лицо у Щелкана. Потемнел, и будто не два рубца на нем было, а все оно стало в рубцах. Злые искорки за метались в его глазах.
Затревожились и мужики. Слушали они рассказ Сулеи, хоть и не все было понятно им.
До самого рассвета просидели все у костра. До сна ли стало людям. И только когда вершины сосен заалели, ушли мужики по домам.
Остались вдвоем Щелкан с Сулеей.
О многом переговорили, но только чем дольше время шло, тем больше тосковало сердце у Сулеи. Не от радости оно у нее ныло, а от того, как она заговорит о любви своей к Щелкану, так будто его холодом охватит.
А ведь не нами еще говорено: «Холодок страшней лютого мороза». А потому студеным крепко показался Сулее предрассветный ветерок.
Рассказал Щелкан ей про Алену и сынов своих. Вздохнул потом:
— А от плетей Кудаша раны мои, Сулея, зажили, но рубец остался. И не один.
