— Обормотъ…
Старикъ наклоняется подлѣ низко опущенной электрической лампочки и стучитъ молоткомъ по кожѣ, натянутой на деревянную колодку.
Такъ работаетъ онъ, молча, хмуро, сердито сверкая сѣрыми глазами, пока не услышитъ голосъ полковника:
— Нифонтъ Иванычъ, откройте собакѣ дверь.
День проходитъ въ работѣ. Нифонтъ Ивановичъ и Фирсъ тачаютъ сапоги, подбиваютъ подметки, наставляютъ каблуки, ставятъ заплатки — работа черная, дешевая, неблагодарная. Весь уголъ подвала заваленъ старыми башмаками съ мѣловыми отмѣтками на рваныхъ подошвахъ, и нудно пахнетъ отъ нихъ старою кожею и людскою, нечистою прѣлью. Рядомъ Зося готовитъ обѣдъ и тутъ же стираетъ бѣлье.
Обѣдаютъ молча. Дѣловито суютъ ложки въ общiй чугунокъ, тарелки обтираютъ корками бѣлаго хлѣба.
Послѣ обѣда Нифонтъ Ивановичъ дремлетъ часокъ на своей постели. Рядомъ за перегородкой шушукаются, охаютъ и вздыхаютъ Фирсъ съ Зосей. Нифонтъ Ивановичъ молчитъ. «Что жъ дѣло молодое», — думаетъ онъ. — «Нехорошо, что съ полькой… И опять же… Невѣнчанные»…
Съ двухъ часовъ снова стучатъ молотки, снуетъ игла съ дратвой, шило ковыряетъ кожу. Пахнетъ казачьими щами и варенымъ мясомъ, но постепенно этотъ запахъ съѣдается запахомъ сапожнаго лака. Малиново-коричневыя, блестящiя подошвы новыхъ подметокъ чинно выстраиваются на окнѣ.
— Тутъ этого… Деревянныхъ гвоздей никакъ не знаютъ… Тутъ все машиной… А какой съ ей прокъ… Съ машины то… Двѣ недѣли поносилъ и дырка, — ворчитъ старый дѣдъ. — А онъ ожерелокъ да халстукъ нацѣпитъ и ховоритъ: — культура!..
Онъ ждетъ шести часовъ. Тогда можно пошабашить.
Покончивъ съ работой Нифонтъ Ивановичъ поднимается къ полковницкой квартирѣ и, хотя — вотъ она кнопка электрическаго звонка, — онъ осторожно стучитъ.
— Вы, Нифонтъ Иванычъ? — отзывается изъ своей комнаты Неонила Львовна.
— Я, ваше превосходительство.
Нифонтъ Ивановичъ отлично знаетъ, что Неонила Львовна совсѣмъ не генеральша, и мужъ ея былъ по гражданской части, но знаетъ и то, что «масломъ каши не испортишь».
— Дозвольте газетку.
Получивъ газету, Нифонтъ Ивановичъ спускается въ палисадникъ и садится на «вольномъ воздухѣ«читать.
Читаетъ онъ медленно. Читаетъ онъ всю первую и послѣднюю страницы, пропуская фельетоны. «Тамъ зря пишутъ… Брехня одна»… Онъ поджидаетъ полковника, Нордековъ возвращается въ половину седьмого, и какъ бы ни былъ усталымъ, — всегда присядетъ поболтать со старымъ казакомъ. Въ немъ онъ чувствуетъ человѣка единомышленнаго, одинаково сильно страдающаго за Россiю и не могущаго примириться съ жизнью заграницей.
