Уже издали увидала Валентина Петровна, как мотались длинные тонкие лапки и безжизненно свесились бархатные ушки ее собаки. Похилко за задние ноги держал ее в руке.
— Ишь грех какой прилучился, — сказал Похилко, соскакивая с лошади подле Валентины Петровны.
Валентина Петровна приняла Диди к себе на руки. Ее поразило, что вместо мягкой и гибкой Диди — жесткая и холодная колода ее тела легла ей на руки.
— Камнем ее кто пришиб, — докладывал Похилко. — Версты полторы от казарм, прямо на дороге и лежала. Вот она и ранка. Чуть видать… Да собачка нежная…
Много ли ей и надо… И след видно… По дороге… Двое… Верьхи проехали… И капли кое-где видать… Не разберешь — кровь, или что… Красные…
Таня пришла сверху, Чао-ли, бойка повар, — все столпились около Валентины Петровны.
— А людей не видали?… — спросила Таня.
— Где же их увидишь, Татьяна Владимировна… Станут они вас дожидаться.
— На кого же вы думаете?
— Китай… Он всегда злобный… Увидал и швырнул камнем. Ему что!
— Так… здорово живешь? — сказала Таня.
— Да с чего бы… Не нарочно же… Пошутил кто.
— Спасибо, Похилко, — бледно улыбаясь, сказала Валентина Петровна и бережно, как ребенка, понесла труп Диди.
Похилко пошел за нею.
— Да вы, барыня, не убивайтесь… Я вам хорошего песика достану. Настоящего китайскаго, как у нашей генеральши… Тут я знаю на одном ханшинном заводе есть…
Черные с белым… Чудные собачки… А мордастые… страсть…
Валентина Петровна не дослушала Похилку. Она медленно поднималась по холодной каменной лестнице.
Она положила Диди в комнате Тани на тот диванчик, где собака всегда спала. Таня стояла подле. Она с грустью смотрела на Диди.
— Петербургская, — тихо сказала она.
— Что, Таня?
— Петербургская, говорю, барыня, собачка… Здесь такой нигде не достать… А уже умная была!..
— Таня!
— Что барыня?
Валентина Петровна молчала. Какая-то тяжелая, напряженная мысль точно застыла на ее лице.
— Таня… Диди подходила к Ермократу?
Таня точно сразу поняла все, что творилось на душе у Валентины Петровны.
— Да вы что, барыня?… Подходила… Да, однако, не очень. Когда мне некогда было, Ермократ Аполлонович иногда ее прогуливал… Да, только… Откуда же ему взяться-то?
— Таня… а эта надпись!.. по-русски!.. А деготь!?… Когда в город… помнишь… зимою ездили… Мне показалось, я видела его в толпе.
— Да… вот… оно как!.. Конечно… Кому же больше?.. Тут никто ничего такого и не знает.
Валентина Петровна с глухим рыданием опустилась на колени подле диванчика и уткнулась лицом в щеки собаки, где всегда так тепел, нежен и пушист был пробор шерсти… Холодная, жесткая, точно прилипшая к коже шерсть отшатнула Валентину Петровну. Из полуоткрытых век в черной кайме с золотистыми ресничками были видны тусклые, синевою смерти подернутые глаза.
