Старый Ржонд со своим денщиком Казимиром едва успел ей приготовить в своей холостой квартире комнату. Он сам на своей тройке поехал ее встречать и не узнал бы ее никогда — он видал ее последний раз ребенком — да она узнала его по фотографиям, по памяти, а больше по чутью. Увидала его «разнюхивающее» внимательное лицо и сразу догадалась: — папа!
В косынке сестры милосердия — Анеля только что в Петрограде окончила специальные курсы — в шубке, крытой серым сукном с юбкой в сборку, по-крестьянски, из-под шубки спускался, закрывая колени, белоснежный передник — она казалась моложе своих лет. Шатенка с голубыми глазами, с мелкими правильными чертами лица, с маленькими губами сердечком она была очаровательна.
В коляске молчала, косясь на папу и стесняясь кучера-солдата и денщика. Но, едва вошла в чистую переднюю с большим окном без занавесок, куда лило золотые лучи зимнее Манчжурское солнце, едва очутилась в продолговатой комнате со светлосерыми в белую полоску обоями, с зеркалом в ясеневой раме, с такою же вешалкой, где чинно висели папахи и шубы Старого Ржонда, увидала отца, снявшего шинель, в черкеске при серебром украшенной шашке — ее точно прорвало.
Путая польские слова в восторженную Русскую речь, взмахивая руками, ударяя себя ладонями по коленям, приседая, она всем восхищалась. И вся была она — Луцкая, и не Луцкого уезда, но воеводства Луцкого — будто соскочила со страниц романов Сенкевича, точно внесла с собою крепкий яблочный дух Луцких садов и пьяную крепость старой запеканки.
— Маш тобе!.. Так я же в Китае и с папочкой черкесом! — воскликнула она и взяла Старого Ржонда под руку. — Ну, пойдем, покажи мне твой палац.
В гостиной, очень пустой, где на паркетном полу чинно вдоль стен стояли буковые стулья, а посередине был большой круглый стол с альбомом с Лукутинской крышкой, где на стене висели два больших овальных портрета Государя и Государыни, портрета-олеографии в золотых рамах, а в простенке между окнами было большое зеркало, она подвела отца к нему и весело рассмеялась. Точно серебряные колокольчики зазвенели по всему дому, и суровый Казимир, протискивавший в двери ее обшитую клеенкой дорожную корзинку стал ухмыляться.
— Ото-ж пышна пара! — воскликнула она, — Ты папа, совсем молодец… И, если тебе усы подкрасить!.. А я-то!.. — Анеля сама себе сделала книксен. — Славный бузяк! — Она вздернула пальцем кончик носа, двумя пальчиками подобрала концы желто-коричневой «сестринской» юбки и, бросив руку отца, танцующей походкой прошлась по залу, напевая:
