— Ты знаешь… Диди?… — сказала она.
— Ну что Диди?… Настя что?… Главное — это ты. И я придумал…
— Диди… — начала она.
Он ее не слушал.
— Генеральша Заборова… Елена Михайловна предложила тебе с Настей, Чао-ли и Таней…
— Диди… — начала она.
— Ну, конечно, и Диди, — с досадою перебил он, — переехать к ним… Генерал едет с пёрвым эшелоном. Две комнаты тебе и Hасте. Прислуга в комнате рядом. Ты не будешь одна… А потом, как только мы приедем на фронт — сейчас телеграмму.
Или Петроград, или Смоленск, или Москва! И Заборова туда же едет… Ее муж получил пехотную нашу дивизию… Все будет отлично…
Он завертелся как бешеный по комнате.
— Диди умерла, — наконец, договорила Валентина Петровна.
Он, казалось не расслышал, или не понял.
— Что?… Отчего?
Она взяла его за руку и привела в комнату, где по-прежнему на диване на своем месте, в своем «доме» лежала Диди.
— Как же это так? — тихо спросил он.
Валентина Петровна обвила его шею руками и, целуя его куда попало пухлыми, мокрыми губами, залилась горючими слезами. Он неловко гладил ее по волосам, по спине и говорил, не зная и не умея, как не умеют этого делать мужчины, стараясь утешить ее.
— Что ж, Солнышко… Она собака… И не так молода… Всему свой конец…
Конечно, жалко… Мы так любили ее. Ты так привыкла к ней… А, может быть, и к лучшему… В скитаниях-то собака обуза…
Она беззвучно плакала у него на груди. У ней не хватало духа сказать, что Диди не околела, а убита каким-то злым человеком. Сказать это — пришлось бы сказать и о воротах, вымазанных дегтем, и о страшной надписи, и о своих подозрениях на Ермократа.
Но Ермократ был из того прошлого, о чем, по молчаливому между собою соглашению, они никогда не говорили.
Погрузка сотни была назначена на станции Ляохедзы поздно ночью. Валентина Петровна должна была проводить мужа и с семичасовым поездом ехать с Таней, Чао-ли и Настей в Харбин к генералу Заборову. Это был выход — и неплохой. Толстая Елена Михайловна слыла очень доброй женщиной. Валентина Петровна останется у своих, в своей военной семье. Может быть, было бы благоразумнее уехать до отъезда сотни, но как же не проводить на войну?
Настя на время проводов останется с Чао-ли. Какие-нибудь четыре часа… И по всей линии было такое большое движение, такое возбуждение, что ничего с ними не могло случиться. Ворота запрут и заложат.
Григорий только проводит сотню и сейчас вернется. В казарме останется еще двое солдат, назначенных для сдачи помещений ополченцам.
