Янка рассек воздух рукой, зло проговорил:
- Подлец! Трус! Предатель!
- Это кого ты так отчитываешь? - остановился Смугляк.
- Одного полицая. Ты понимаешь, обидно: вместе учились когда-то... Ну, подожди же, предатель!
На повороте дороги показалась Палаша. Она шла не быстро, помахивая загорелыми руками. Голубая полинявшая косынка сбилась с головы, волосы растрепались. Янка вышел из-за дерева, поманил ее рукой к себе. Палаша подошла. Вид у нее был печальный.
- Ну, что? Зачем вызывал Рудь? - спросил Янка.
По щекам Палаши потекли слезы.
- Заставляет корову отвести на бойню. Я стала упрашивать его. Как же, говорю, мы жить будем, у нас ничего нет, а он толкнул меня в грудь и крикнул: "Не ной, собачонка! Чтоб завтра же корова в Лужках была, на бойне!" И я ушла.
Янка скрипнул зубами, побагровел:
- Не плач, Палаша. Он не успеет взять у вас корову. Мы уберем его, сегодня же уберем! Только ты скажи: один он в Лужках или еще полицаи есть? Один? Ну, и не плач.
Через час они вернулись в хутор.
*
Поздно вечером пошел дождь. Розовая угловатая молния рассекала черную тучу, ярко озаряя землю. Гром ударял сразу же после вспышки молнии резко, раскатисто. Крупные капли дождя стучали по крышам амбаров и домиков села, стекали в канавки, пузырились.
Вымокший до последней нитки, Янка пробрался к своей родной хате и не узнал ее. Крыша сдвинулась на бок, как шапка у деда Михася, левое окно заколочено горбылями. Никто не встретил Янку, даже старый Барбос не залаял, не прозвенел цепью. "Видно, подох", - подумал Янка, подкрадываясь к маленькому окну, в котором мерцал слабый огонек.
Несколько минут он стоял под стеной, прислушиваясь. Потом осторожно припал к окну, всмотрелся. За столом сидели два немецких солдата, жадно ели картошку и консервы. В правом углу - кровать, та самая, на которой Янка спал совсем недавно. Тогда рядом с кроватью стояла этажерка со стопочкой книг, а теперь ее убрали, и на этом месте виднелись два фашистских автомата.
Янка перевел взгляд на двери, на печку. Тут он увидел мать. Сложив на груди руки, седая и уставшая, она стояла, прислонившись к печке, и задумчиво смотрела в угол. Янку будто пригвоздили к окну. Сердце его часто забилось, к горлу подкатились слезы. Он на минуту забылся, безотрадно, не моргающими глазами смотрел на мать, и ему хотелось крикнуть, несмотря на опасность:
- Ма-ма!
Но Янка сдержался, отшатнулся от окна, глотнул воздух и стал прислушиваться к стуку своего сердца. Что же делать? Зайти в хату и перестрелять ненавистных фашистов? А что это даст? Тогда он ничего не узнает о складе, перепугает мать, больше того - ее завтра схватят гестаповцы, будут пытать, мучить, издеваться. Нет, это не подвиг!
