Никогда никому об этом не рассказывал, даже не пытался, потому что никто не поверит. Тот день принадлежал войне, хотя был одновременно и вне войны, а назвать его следовало бы днем, выброшенным из войны.
Дождь шел уже несколько дней. Злой черный дождь падал с черного неба на толпу у подножья глиняной, поросшей темным редколесьем горы, небесные воды, едва дотрагиваясь до того, что было внизу, мгновенно замерзали, ледяной панцирь сковывал груды глины, тяжелые неуклюжие тачки, кирки и лопаты, людей, не делая исключения ни для заключенных, ни для охраны, у которой оружие под тонкой коркой льда сверкало, как стеклянное. Но оно не было стеклянным - в этом мгновенно убеждался каждый, кто имел неосторожность перешагнуть незримую линию постов. Без предупреждения раздавался выстрел, человек падал и так лежал до самого вечера для острастки живых. За спиной у заключенных была большая станция, разрушенная, разбомбленная американскими штурмовиками, по ту сторону долины, по которой пролегали рельсы, высился серый, в гнилых пятнах древности замок, город обтекал мрачное здание замка причудливыми кровлями своих домов, а со стороны глиняной горы, которую ковыряли измученные люди, лежало предместье, одна длинная улица, она начиналась сразу же от самых железнодорожных путей, начиналась городскими домиками, постепенно переходила в улицу сельскую и упиралась где-то далеко в темный лес.
Дождь начался еще в ту ночь, когда американцы совершили особо удачный налет на станцию и город, и лил вот уже несколько дней. Гражданское население было согнано в городское бомбоубежище, вырытое в недрах глиняной горы за станцией. Американцы сыпали бомбами щедро и вслепую, бомбы рвались даже в далеком лесу. Много их упало на глиняную гору, и оба выхода из бомбоубежища оказались заваленными. Чуть ли не все жители городка оказались похороненными в глиняной горе, они сидели там в сплошной темноте, может, задыхались без воздуха, может, умирали от голода, может, утопали в холодных подземных водах, вызванных взрывами бомб. Спасать было некому. Шел февраль сорок пятого года, советские армии достигли Одера, даже слепые видели конец войны. Германия корчилась в последних судорогах, тотальная мобилизация повымела последних калек, фронты глотали все, в тылу оставались женщины, дети, безнадежные калеки и над ними - безликая жестокая сила всех гауляйтеров, крайсляйтеров, охранных войск, тайных служб палачей, убийц, доносчиков и просто негодяев по профессии и по призванию.
